Не помню, чем закончился сеанс, помню свою усталость всем нутром, когда Нини проводила меня в комнату, где вместе с Лореттой уложила меня, после чего я впервые в своей жизни проспала четырнадцать часов подряд. Я тогда спала за все бесчисленные бессонные ночи от накопившегося унижения и цепких страхов. Это был восстанавливающий сон, который не повторится; ведь бессонницауже терпеливо поджидала меня за дверью. С этого момента я полностью включилась в программу реабилитации и осмелилась исследовать тёмные пещеры своего прошлого одну за другой. Я вслепую входила в одну из этих пещер, чтобы разобраться с драконами, и, когда мне казалось, что я победила, за ней открывалась ещё одна пещера, и ещё одна, бесконечный лабиринт. Мне пришлось столкнутьсяс вопросами моей души, котораяне отсутствовала, как я считалав Лас-Вегасе, а онемела, сжалась и была испугана. Я никогда не чувствовала себя в безопасности внутри этих чёрных пещер, но я перестала бояться одиночества, поэтому сейчас, в моей новой одинокой жизни на Чилоэ, я счастлива. Что за глупость я только что написала на этой странице? На Чилоэ я далеко не одинока. Правда в том, что нигде меня не сопровождали больше, чем на этом острове, в нашем маленьком домике с этим джентльменом-невротиком Мануэлем Ариасом.

Пока я проходила программу реабилитации, моя Нини обновила мой паспорт, связалась с Мануэлем и подготовила моё путешествие в Чили. Если бы у неё были средства, она бы лично передала меня в руки своего друга на Чилоэ. За два дня до окончания курса лечения я сложила свои вещи в рюкзак и, как только стемнело, вышла из клиники, ни с кем не попрощавшись. Моя Нини ждала меня в двух кварталах в своём «фольксвагене»-развалюхе, как мы и договаривались. «С этого момента ты исчезнешь, Майя», — сказала она иподмигнула с озорством соучастницы. Вручив мне ещё одну пластиковую фотокарточку моего Попо, точно такую же, что я потеряла ранее, бабушка отвезла меня в аэропорт Сан-Франциско.

Я сильно действую на нервы Мануэля: «Думаешь ли ты, что мужчины влюбляются так же безумно, как и женщины? Что Даниэль способен приехать и заживо похоронить себя на Чилоэ только из-за меня? Тебе кажется, что я слишком поправилась, Мануэль? Ты в этом уверен? Скажи мне правду!» Мануэль говорит, что в этом доме стало невозможно дышать, воздух пресыщен слезами и женскими вздохами, обжигающими страстями и нелепыми планами. Даже животные стали вести себя странно: Гато-Литерато, кота прежде крайне чистоплотного, вырвало на клавиатуру компьютера, а Гато-Лесо, ранее необщительный, сейчас борется с Факином за мою привязанность, а также проникает на рассвете в мою кровать, где укладывается непременно на спину, подняв все четыре лапы, чтобы я почесала его живот.

По словам Мануэля, мы уже слишком много и долго разговаривали о любви. «Ведь нет ничего глубже любви», — как-то сказала я среди прочих банальностей. Мануэль, как человек с академической памятью, тронул меня строчками стихотворения Д. Х. Лоуренса о том, что есть что-то более глубокое, чем любовь,— одиночество каждого, и о том, как на фоне этого одиночества пылает мощный огонь обнажённой жизни или что-то в этом роде, удручившее меня настолько, что я вспомнила пыл обнажённого Даниэля. Кроме цитирования умерших поэтов Мануэль не говорит ничего. Наши беседы скорее похожи на монологи, в которых я высказываюсь о Даниэле; я не упоминаю Бланку Шнейк, поскольку она запретила мне это делать, но её присутствиеощущается повсюду.