Дважды в неделю проходили групповые женские встречи с психологом, своими объёмами и добротой похожей на Олимпию Петтифорд. Мы рассаживались на полу в зале, освещённом несколькими свечами, и на наш общий алтарь каждая клала что-то своё: крест, статуэтку Будды, фотографию детей, плюшевого мишку, коробочку с пеплом того, кого она любила, обручальное кольцо. Во мраке среди окружения одних женщин говорить оказывалось проще всего. Собравшиеся рассказывали, как зависимость разрушает их жизнь, как они погрязли в долгах, как их бросили друзья, семья или любимый человек; онимучились виною за то, что сбили человека, будучи пьяными за рулём, оставили больного ребёнка и пошли искать наркотики. Некоторые сообщали о резкой деградации самих себя,об унижении, о воровстве, о проституции. Я всё это внимательно слушала, поскольку тоже прошла через подобное. Многие из них совершали дурное не первый раз и напрочь потеряли веру в себя, потому как уже знали, до чего ускользающей и эфемерной может быть трезвость. Помогала лишь вера, люди могли вручить себя Господу либо высшей силе, но далеко не все на неё рассчитывали. Это общество зависимых и опечаленных женщин было полной противоположностью красавицам-колдуньям, собиравшимся на Чилоэ. В той небольшой пещереотсутствовал стыд, а атмосфера была полна изобилия и жизни.

По субботам и воскресениям устраивались встречи с родственниками, болезненные, но необходимые. Мой папа задавал логичныевопросы, ответы на которые не очень обнадёживали: что такое крэк и как его применяют, сколько стоит героин, каков эффект от галлюциногенных грибов, велик ли процент успешного лечения в группе анонимных алкоголиков. Другие родственники выражали разочарование и недоверие, годами страдая от живущего рядом наркомана и не понимая его решимость разрушить себя и то хорошее, что у них было.

Что касается лично меня, то я видела лишь любовь в глазах папы и Нини и не слышала ни одного слова упрёка либо сомнения. «Ты не такая, как они, Майя, ты лишь заглянула в бездну, но не упала на самое дно», — как-то при случае сказала мне Нини. Именно от этого искушения меня предостерегали Олимпия и Майк: поверить, чтоя лучше других.

Каждая семья по очереди оказывалась в центре круга и делилась с остальными собравшимисясвоим опытом. Консультанты умело регулировали эти признательные речи, им даже удавалось создатьатмосферу безопасности, в которой все чувствовали себя на равных, отчего ни один человек не совершал первичных ошибок, вызванных незнанием. В эти моменты никто не оставался равнодушным, люди ломались один за другим, иногда кого-то оставляли лежащим на земле в рыданиях, и далеко не всегда это был наркоман. Родители, злоупотребляющие своими правами, товарищи-насильники, матери, полные ненависти, инцест, алкоголизм, переданный по наследству,— чего здесь только ни было.

Когда дошла очередь до моей семьи, Майк О’Келли проехал с нами в центр импровизированного круга на своей инвалидной коляске и попросил поставить рядом с собой ещё один стул, оставшийся пустым. Своей Нини я рассказала многое о том, что произошло после моего побега из академии, хотя и опустила детали, способные её убить. Напротив,наедине с Майком, пришедшим меня навестить, я смогла рассказать всё; его ничто не шокирует.

Мой папа говорил о своей работе пилотом,что был постоянно далеко от меня, о своём легкомыслии, о том, как из эгоизмаоставил меня у бабушки с дедушкойи не утруждал себя ролью отца до того момента, пока я не попала в авариюна велосипеде в шестнадцать лет. Только после этого случая он начал уделять мне внимание. Отец сказал, что не был на меня зол и не утратил доверия, напротив, сделает всё, что в его силах, чтобы помочь мне. Моя Нини описала девочку, которой я была, здоровую и весёлую, мои фантазии, мои эпические стихотворения и футбольные матчи и повторяла, как сама сильно меня любит.

В это мгновение мне почудилось, будто вошёл мой Попо, такой, каким он был до болезни: большой, пахнущий прекрасным табаком, в своих очках в золотой оправе и шляпе фирмы Борсалино, и сел на приготовленный для него стул, раскрыв для меня свои объятия.