Из этого убежища в провинции Фелипе пытался задействовать все связи, чтобы прояснить свою ситуацию. Он был без работы, потому что телеканал был конфискован, его газета прекратила существование, а здание сожжено дотла. Манера письма Фелипе отождествлялась с левой прессой, он не мог и мечтать о том, чтобы получить работу по профессии, но у него ещё оставались некоторые сбережения, чтобы прожить несколько месяцев. Неотложной задачей было выяснить, находится ли он в чёрном списке, и если это так, сбежать из страны. Он отправлял зашифрованные сообщения и тайно наводил справки по телефону, но его друзья и знакомые отказывались отвечать или запутывали извинениями.

По прошествии трёх месяцев он выпивал полбутылки писко в день, подавленный и пристыженный тем, что пока другие сражались в подполье с военной диктатурой, он ел как принц за счёт сумасшедшей старухи, которая постоянно ставила ему градусник. Он умирал от скуки. Видаль отказывался смотреть телевизор, чтобы не слышать военных шествий и маршей, и не читал, потому что в доме были книги XIX века. Единственной его общественной деятельностью были вечерние молитвы в розарии, где тётушка и служанки молились за души умирающих, в чём ему приходилось участвовать, поскольку это было единственное условие, выдвинутое доньей Игнасией за проявленное гостеприимство. В тот период он написал несколько писем своей жене, рассказав ей подробности своего существования, два из которых я смогла прочитать в архиве Викариата. Понемногу он начал выходить — сначала до двери, затем в булочную на углу и в газетный киоск, а вскоре уже прогуливался по площади и в кино. Он обнаружил, что лето в самом разгаре и люди готовятся к отпускам как ни в чём не бывало, как будто военные патрули в касках и с автоматамибыли частью городского пейзажа. Он отметил Рождество и начал 1974 год отдельно от жены и сына, но в феврале, когда он уже пять месяцев прожил, как крыса, и тайная полиция не пыталась его искать, Фелипе посчитал, что настало время вернуться в столицу и склеить осколки своей жизни и семьи.

Фелипе Видаль попрощался с доньей Игнасией и служанками, наполнившими ему чемодан сырами и пирожными, растрогавшись, — ведь он был у них первым пациентом за полвека, который вместо того, чтобы умереть, поправился на девять килограммов. Он надел контактные линзы и подстриг волосы и усы — его было не узнать. Фелипе вернулся в Сантьяго и решил посвятить время написанию мемуаров, поскольку условий для поиска работы ещё не было. Месяц спустя его жена вышла с работы, чтобы забрать из школы сына Андреса и купить что-нибудь на ужин. Придя в квартиру, она обнаружила, что дверь не заперта, а на пороге лежит кот с разбитой головой.

Нидия Видаль пошла обычным путём, расспрашивая о муже, как и сотни других обезумевших людей, стоящих в очереди напротив полицейских застав, тюрем, центров заключённых, больниц и моргов. Её муж не находился в чёрном списке, не был нигде зарегистрирован, его никогда не арестовывали, никто его не искал, наверняка, он просто уехал с любовницей в Мендосу. Паломничество продолжалось бы годами, не получи она тогда сообщение.

Мануэль Ариас находился на Вилле Гримальди, недавно открывшейся как тюрьма Директоратанациональной разведки, в одной из пыточных камер, стоя, прижатый к другим неподвижным заключённым. Среди них находился Фелипе Видаль, которого все знали благодаря его телевизионной программе. Конечно, Видаль не мог знать, что его сокамерник Мануэль Ариас был отцом Андреса, мальчика, которого он считал своим сыном. Два дня спустя Фелипе Видаля увели на допрос, и он не вернулся.

Заключённые, как правило, общались с помощью перестукиваний и царапин на деревянных перегородках, разделявших их, вот как Мануэль узнал о том, что у Видаля остановилосьсердце от пыток электричеством.