|
Я представляю всех троих дома, на старомодной кухне: потёртые белые салфетки, тот же зелёный керамический кувшин для воды, бутылку «Верамонте Совиньон Бланк», любимое вино моего отца, и ароматное рыбное рагу моей Нини, «чилийский вариант итальянского чиопино и французского буйабеса», как она сама его описывает. Гудрич ошибочно заключил, что моего отца легкорастрогать, поскольку папа был взволнован, увидев мои фотографии, и что я не похожа ни на кого в моей маленькой семье. Он должен увидеть Марту Оттер, эту принцессу Лапландии. Проведя день, окружённый великолепным гостеприимством, Даниэль уехал с мыслью о том, что Беркли — страна третьего мира. Он хорошо ладил с моей Нини, хотя единственное, что у них общего, — это я и слабость к мятному мороженому. Взвесив риск, оба договорились обмениваться новостями по телефону — это средство связи наименее опасно, если они не упоминают моё имя.
— Я попросила Даниэля приехать на Чилоэ к Рождеству, — сообщила я Мануэлю. — В гости, остаться или за тобой? — спросил он меня. — Ну я не знаю, Мануэль. — А что бы предпочла ты? — Остаться! — ответила я без колебаний, удивив его своей твёрдостью. С тех пор, как мы выяснили наше родство, Мануэль обычно смотрит на меня влажными глазами, а в пятницу из Кастро он привёз мне шоколад. «Ты не мой парень, Мануэль, и выбрось из головы мысль, что ты заменишь моего Попо», — сказала я ему. «Это и не пришло бы мне в голову, глупая американка», — ответил он мне. Наши отношения такие же, как и раньше, никаких ласк и озорства, но он кажется другим человеком, и Бланка тоже это заметила — надеюсь, он не размякнет окончательно и не превратится в слюнявую развалину. Их отношения тоже изменились. Несколько ночей в неделю Мануэль спит в доме Бланки иоставляет меня брошенной, в компаниитрёх летучих мышей, двух ненормальных котов и одной хромой собаки. У нас была возможность поговорить о его прошлом, это больше не табу, но я всё ещё не отваживаюсь быть тем, кто поднимет данную тему; я предпочитаю ждать, пока он не проявит инициативу, что случается довольно часто, потому что как только его ящик Пандоры открывается, Мануэлю необходимо выговориться. У меня есть довольно точная картина судьбы, которая постигла Фелипе Видаля, благодаря воспоминаниям Мануэля и подробной жалобе его женыв Викариат солидарности, в архивах которого есть даже пара писем, которые он написал ей до ареста. Нарушая правила безопасности, я написала своей Нини через Даниэля, который послал ей письмо, с просьбой дать объяснения. Она ответила мне через тот же канал, и таким образом я получила недостающую информацию. В беспорядке первых дней после военного переворота Фелипе и Нидия посчитали, что, оставаясь незаметными, они смогут продолжать своё обычное существование. На протяжении трёхлетнего правления Сальвадора Альенде Фелипе Видаль вёл политическую телепрограмму—достаточная причина, чтобы считаться подозрительным у военных; однако он не был арестован. Нидия верила, что демократия скоро будет восстановлена, но Фелипе боялся длительной диктатуры, потому что в своей журналистской практике он писал о войнах, революциях и военных переворотах и знал, что однажды развязанное насилие невозможно остановить. Накануне переворота он предчувствовал, что все находятся на пороховой бочке, готовой взорваться, о чём и предупредил президента лично после пресс-конференции. «Вы знаете что-то, чего я не знаю, товарищ Видаль, или это предчувствие?» — спросил его Альенде. «Я прощупал почву в стране, и я думаю, что военные поднимут мятеж», — ответил он ему без преамбулы. «В Чили давние демократические традиции, никто здесь не приходит к власти силой. Я знаю всю серьёзность этого кризиса, товарищ, но я доверяю командующему вооруженными силами и чести наших солдат, я знаю, что они выполнят свой долг», — сказал Альенде торжественным тоном, словно говоря для потомков. |
