|
Мои белейшей кожи братья устроились смотреть передачу о животных по телевизору без звука, чтобы никому не мешать — они были очень воспитанными; взрослые начали говорить обо мне так, будто я уже умерла. Моя бабушка достала из сумки семейный альбом и начала комментировать фотографии одну за другой: голенькая Майя двух недель от роду, свернувшаяся калачиком на одной из огромных ручищ Пола Дитсона II-го, Майя в три года, одетая в гавайскую рубашку и стоящая с укулеле, Майя семи лет за игрой в футбол. А я, между тем, с пристальным вниманием изучала шнурки своих новых туфель. Марта Оттер отметила, что я была очень похожа на Ганса и Вильгельма, хотя единственное сходство состояло в том, что все трое были двуногими. Полагаю, что увидев мою внешность, мать испытала тайное облегчение: по мне не было заметно латиноамериканских генов отца и при беглом взгляде я вполне могла сойти за скандинавку.
Через сорок минут, тянувшиеся, точно сорок часов, мой дедушка попросил телефон, чтобы вызвать такси, и вскоре мы распрощались, напрочь забыв о чемодане, который всё увеличивался и увеличивался в размерах и уже весил как слон. В дверях Марта Оттер робко поцеловала меня в лоб и сказала, что мы будем на связи, они поедут в Калифорнию через год или два, потому что Ганс и Вильгельм хотят побывать в Диснейленде. «Он же во Флориде», — объяснила я ей. Щипком Нини заставила меня замолчать. Уже в такси Нидия легкомысленно сказала, что отсутствие мамы было далеко не бедой, а, скорее, даже благом, поскольку я росла раскованной и свободной в волшебном доме в Беркли с яркими стенами и астрономической башней, а не в минималистичной атмосфере у датчанки. Я достала из кармана стеклянный шарик с русалочкой, и, выйдя из машины, оставила его на сиденье такси. После встречи с Мартой Оттер я несколько месяцев пребывала в оцепенении. В то Рождество, чтобы утешить меня, Майк О'Келли принёс мне корзинку, прикрытую клетчатым кухонным полотенцем. Откинув ткань, я нашла белую собачку размером с грейпфрут, мирно спящую на другом таком же кухонном полотенце. «Её зовут Дейзи, но ты можешь назвать её по-другому», — сказал мне ирландец. Я безумно влюбилась в Дейзи, прибегала из школы, чтобы как можно дольше с ней побыть, она была моей наперсницей, подружкой, моей игрушкой, спала со мной в кровати, ела из моей тарелки и жила, в основном, у меня на руках, поскольку не весила и двух килограммов. Это животное действовало на меня успокаивающе и делало настолько счастливой, что о Марте Оттер я более не думала. Где-то через год у Дейзи случилась первая течка — инстинкт, победивший даже её скромность, и собака убежала на улицу. Далеко ей убежать не удалось, поскольку вылетевшая из-за угла машина вмиг сбила её насмерть. Моя Нини, не в силах сообщить мне об этом, известила о случившемся моего Попо, который прервал работу в университете и отправился забирать меня в школу. Меня вызвали с урока и, когда я увидела, что дедушка меня ждал, то узнала о произошедшем прежде, чем он успел сказать хоть слово. Дейзи! Я видела её бегущей, видела и автомобиль, видела мёртвое тело маленькой собачки. Мой Попо обнял меня своими огромными руками, прижал к груди и заплакал вместе со мной. Мы положили Дейзи в коробку и похоронили её в саду. Моя Нини хотела завести ещё одну собаку, максимально похожую на мою любимицу, но мой Попо сказал, чтобы она думала не о том, кем теперь заменить Дейзи, а о том, как жить дальше без неё. «Я не могу, Попо, я её так любила!» — безутешно рыдала я. «Эта любовь лишь в тебе, Майя, а не в Дейзи. Ты можешь дать её другим животным, а то, что причитается мне, дать и мне», — ответил мне мудрый дедушка. Этот урок о горе и любви служит мне и сейчас, поскольку правда в том, что я любила Даниэля больше себя самой, но не больше, чем моего Попо и Дейзи. Новости плохие, очень плохие — «дождь идёт лишь на мокрой дороге», как говорят здесь, когда наваливаются несчастья; сначала Даниэль, а теперь и это. |
