Мы говорим о картофеле —его существует сотня сортов или «марок», картофель красный, фиолетовый, чёрный, белый, жёлтый, округлой формы, вытянутый, картофель и ещё раз картофель. Каким образом сажать при убывающей луне, причём только не по воскресеньям, как стоит благодарить Бога за то, что посадили и после собрали первый урожай, и как поют картофелю, когда клубни ещё спят под землёй. Донья Лусинда в свои сто девять лет, как кто-то успел вычислить, одна из певиц, витиевато заговаривающих урожай: «Чилот, береги свой картофель, заботься о своём картофеле, чилот, чтобы никто чужой не пришёл и не забрал тебя, чилот». Люди жалуются на лососёвые фермы, виновные во многих злоключениях, и на промахи правительства, обещающего горы, а выполняющего горстки, однако ж, все сходятся на том, что Мишель Бачелет —лучший президент, что у них был, пусть это и женщина. Никто не совершенен.

Вот далеко до совершенства и Мануэлю: это человек сухой, суровый, ему не хватает мягкого брюха и поэтического восприятия, чтобы понять весь мир и человеческое сердце, чего сполна было у моего Попо, хотя я приняла и его любовь, и этого, пожалуй, отрицать не стану. Я люблю его столь же сильно, как и Факина, и причём Мануэль не прилагает ни малейшего усилия, чтобы завоевать чьё-либо уважение. Худший недостаток этого человека — навязчивый порядок во всём, ведь дом напоминает военную казарму: бывает, что порой я намеренно оставляю разбросанными свои вещи или грязную посуду на кухне, желая показать ему, что можно и расслабиться немного. Мы не дерёмся в прямом смысле этого слова, хотя совсем без стычек тоже не живём. Вот сегодня, например, мне было нечего надеть, поскольку я забыла постирать свою одежду, отчего и взяла пару его вещей, сохнущих над плитой. И полагала, что если другие могут унести из этого дома то, что им приспичит, и я вполне могу взять в долг на время то, чем он уже не пользуется.

—В следующий раз, когда соберёшься надеть мои кальсоны, пожалуйста, попроси их у меня, — сказал он непонравившимся мне тоном.

— Да что же ты за маньяк, Мануэль! Любой бы сказал, будто у тебя нет ещё одних, — ответила я, возможно, тоже малоприятным для него тоном.

— Я никогда не беру твои вещи, Майя.

— Но ведь у меня ничего нет! Да вот же они, твои чёртовы трусы! — И я начала снимать их с себя, чтобы вернуть, но Мануэль, испугавшись, меня остановил.

— Нет, нет! Я дарю их тебе, Майя.

И тут я, как дура, расплакалась. Разумеется, я плакала не из-за этого, да и кто может знать, отчего именно я тогда плакала:возможно, потому, что близилось начало критических дней, либо я прошлой ночью вспоминала смерть своего Попо и весь день ходила опечаленная. Мой Попо меня обнял бы, и минуты две мы бы оба смеялись вместе, Мануэль же стал ходить кругами, почёсывая голову и пиная мебель, будто никогда прежде не видел человеческих слёз. В конце концов, ему в голову пришла блестящая идея приготовить мне чашечку «Нескафе» со сгущённым молоком, что меня по-настоящему немного успокоило, и мы смогли поговорить.

И Мануэльсказал мне, что, мол, сам пытался понять этот факт, что вот уже двадцать лет не живёт с женщиной,и, безусловно, у него есть свои неискоренимые привычки. И добавил, что порядок, на самом-то деле, важная вещь в небольшом пространстве, которым и является его дом, и что сожительствовать было бы проще, уважай мы оба личную жизнь каждого. Бедняга.

— Послушай, Мануэль, я неплохо разбираюсь в психологии, поскольку более года общалась как со странными людьми, так и с психотерапевтами. Я изучила и твой случай, судя по которому, у тебя есть какой-то страх, — заявила я ему.

— Страх чего? — И он улыбнулся.

— Я пока не знаю, хотя могу это выяснить. Позволь тебе объяснить, что такие мысли насчёт порядка и определения границ собственной территории уже считаются проявлением невроза.