— Понимаю. Продолжай…

— Ты выглядишь безмятежным и отстранённым, как Сиддхартха, хотя меня тебе не обмануть: я же знаю, что с тобой что-то не так. А знаешь, кем был Сиддхартха, нет? Буддой.

— Да, Буддой.

— Да ты не смейся. Люди верят, что ты мудрец, что достиг духовного спокойствия и прочих подобных глупостей. Днём ты само равновесие вкупе со спокойствием, как Сиддхартха, а вот по ночам я тебя всё же слышу, Мануэль. Ты кричишь и стонешь, хотя в то же время и спишь. Что же такое поистине ужасное ты прячешь внутри себя?

На этом сеанс терапии закончился. Мануэль надел шляпу и пиджак, свистнул Факину, мол, нам пора, и пошёл прогуляться, поплавать либо жаловаться на меня Бланке Шнейк. Он вернулся очень поздно. Мне очень тяжело было остаться одной, тем более, ночью, в этом доме, полном летучих мышей!

Как и облака, возраст неточен и всё время меняется. Временами Мануэль олицетворяет собой уже прожитые им годы, а иной раз, в зависимости от падающего на него света и состояния духа на данный момент, в этом мужчине можно увидеть юношу, скрывающегося под внешней оболочкой. Когда он склоняется над клавиатурой в идущем от компьютера едва голубоватом свете, то смотрится старше своих лет, однако стоит Мануэлю занять капитанское место на своей лодке, как он выглядит лишь на пятьдесят. Первым делом я обратила внимание на его морщины, мешки под глазами и их красноватые края. Также заметила и вены на руках, зубы в пятнах, скулы, точно высеченные резцом, кашель и першение в горле по утрам, усталые жесты, когда он снимает линзы и потирает веки, правда, теперь я уже отмечаю для себя не эти мелкие подробности, а, скорее, его мужественность, утратившую свою резкость. Он по-прежнему привлекателен. Я уверена, что Бланка Шнейк вполне с этим согласна, ведь я заметила, каким образом она на него смотрит. Я сказала, что Мануэль — привлекательный мужчина! Боже ж мой, он старше самих пирамид; не иначе дурная жизнь в Лас-Вегасе превратила мой мозг в некое подобие цветной капусты, и другого объяснения тут не придумать.

По мнению моей Нини, самая сексуальная часть в женщине — бёдра, поскольку они указывают на способность к деторождению, а в мужчине — руки, свидетельствующие о способности работать. Никто не знает, откуда выдумала Нини эту теорию, но даже я признаю, что руки Мануэля можно назвать сексуальными. Они далеко не мускулистые, как у молодых людей, однако достаточно крепкие, с толстыми запястьями и широкими кистями, не вполне свойственные писателю, этакие руки моряка или же каменщика с потрескавшейся кожей и грязными ногтями от машинной смазки, бензина, дров, земли. Эти же руки либо умело рубят и помидоры, и кориандр, либо деликатно чистят рыбу. Я наблюдаю за ним лишь украдкой, поскольку Мануэль по-прежнему держит меня на определённом расстоянии, полагаю от того, что сам меня побаивается, хотя я изучила его и сзади. Мне бы хотелось коснуться его жёстких, как у зубной щётки, волос и зарыться носом в ямку у основания затылка, которая, как я полагаю, есть у каждого. Каким будет его запах? Мануэль не курит, не пользуется одеколоном, как мой Попо, чей аромат, пожалуй, первое, что я ощущаю, когда он меня навещает. Одежда его пахнет, как и моя, и, впрочем, как и всё имеющееся в этом доме: шерсть, древесина, коты, выходящий из печи дым.

Если я пытаюсь расспросить Мануэля о прошлом или о его чувствах, тот сразу же занимает оборонительную позицию, хотя кое-что мне рассказала тётя Бланка, а некоторые сведения я обнаружила, когда складывала в архив его папки с документами.