|
Твоя бедная жена. Она работает по той же паршивой общепитской специальности, что и ее мамочка. И жили они долго и несчастливо. После этого бежит домой паковать вещи. Скачет туда сюда со связкой ключей, которая гремит, как якорная цепь. Со связкой ключей, которая напоминает гроздь железного винограда. Тут короткие и длинные ключи. Резные ключи с причудливыми желобками. Медные и стальные ключи. Несколько полых ключей, пустых внутри, как ствол оружия, — некоторые из них размером с пистолет, который взбешенные жены прячут в подвязке, чтобы пристрелить идиота муженька. Мисти сует ключи в замочные скважины, проверяя, повернутся ли они. Пробует замки на шкафах и закрытых дверях, Пробует ключ за ключом. Ткнуть покрутить. Сунуть провернуть. И, всякий раз, когда замок отщелкивается, она сваливает внутрь наволочку: часы в золотой оправе, серебряные кольца для салфеток и компотницы свинцового хрусталя, — и запирает дверь. Сегодня день переезда. Еще один самый долгий день в году. Все в большом доме на Восточной Буковой по идее должны паковать вещи, да как бы не так. Твоя дочь спускается по лестнице, не захватив практически никакой одежды на всю оставшуюся жизнь. А твоя ненормальная мать продолжает уборку. Она таскает где то по дому старый пылесос; стоя на четвереньках, выбирает нитки и комки пуха из ковров и скармливает их шлангу. Будто оно чертовски важно — как выглядят ковры. Будто семья Уилмотов когда нибудь поселится тут снова. А твоя бедная жена, наша глупая девочка, которая прибыла сюда миллион лет назад из трейлерного парка где то в Джорджии, не знает за что хвататься. Не скажешь, что семье Уилмотов это не светило давно. Не бывает так, что просыпаешься однажды утром и обнаруживаешь, что фонд доверия пуст. Что все семейные средства исчезли. Сейчас только полдень, и она старается отложить второй глоток. Второй никогда не сравнится с первым. Первый — такое совершенство. Просто передышка. Вроде компании для нее. Осталось всего четыре часа до момента, когда съемщик придет за ключами. Мистер Делапорт. Когда им придется освободить помещение. На с амом деле, смысл вовсе не в том, чтобы напиться. Один бокал вина, и она отхлебнула всего раз, ну два. И все же — просто знать, что он под рукой. Просто знать, что бокал еще как минимум наполовину полон. Это утешение. После второго глотка она примет пару аспирина. Еще пара глотков, еще пара аспирина — и так она сможет прожить сегодняшний день. В большом доме Уилмотов на Восточной Буковой улице, тут же, на внутренней стороне входной двери, можно обнаружить что то вроде граффити. Твоя жена таскает туда сюда наволочку с награбленным, когда замечает это: слова, нацарапанные на внутренней стороне двери. Там карандашные пометки по белой краске, имена и даты. Начиная с уровня колена, заметны темные горизонтальные штрихи, а вдоль каждого — имя и число. «Тэбби, пять лет». Тэбби, которой уже двенадцать, у которой боковые кантальные ритиды вокруг глаз от постоянного плача. Или — «Питер, семь лет». Это ты в семь лет. Крошка Питер Уилмот. Кое— где в царапинах “Грэйс”, «шесть лет», «восемь лет», «двенадцать лет». Они поднимаются до «Грэйс, семнадцать лет». Грэйс с висячим зобом подбородочного жира и глубокими платизмальными складками на шее. Знакомо звучит? Никаких ассоциаций? Карандашные пометки, гребень прилива. Годы: 1795… 1850… 1979… 2003. Древние карандаши были тонкими палочками из смеси сажи и воска, обмотанными ниткой, чтобы не пачкать руки. А до них — просто зарубки и инициалы, вырезанные по толстому дереву и белой краске двери. Некоторые другие имена на обороте двери не опознать. Герберт, Каролина и Эдна, куча незнакомцев, которые жили здесь, росли и исчезали. Младенцы, потом дети, подростки, взрослые, потом покойники. |
