Миновав тесный, скудно освещенный и насквозь прокуренный вестибюль, они шумно вывалились на улицу и сразу окунулись в пахнущую выхлопными газами синюю прохладу позднего летнего вечера. Все было просто отлично: фонари сияли, отражаясь в полированных крышах припаркованных вдоль улицы автомобилей; неоновая вывеска «Старого салуна» мигала, озаряя стоянку красно-сине-зелеными вспышками; из открытых дверей доносилась музыка, а в жилах мягко бродил хмель, ударяя то в голову, то в ноги и вызывая теплую грусть пополам с острой потребностью сейчас же, не медля ни минуты, отдать жизнь за любимых друзей. Даллас со Шпалой продолжали перебраниваться – уже шутливо, по инерции; Косолапый, как всегда, смотрел, кого бы склеить на ночь, – тоже по инерции, поскольку, если не считать официанток, в пределах видимости не было ни одного подходящего объекта; а Кастет, оседлав любимого конька, втолковывал Туче разницу между «Ровером», который он продал на прошлой неделе, и «Саабом», который продавал сейчас. Туча слушал его невнимательно, невпопад кивая и легонько отпихивая Кастета, когда тот, разгорячившись, принимался хватать его за рукав и тащить к стоянке, чтобы там наглядными примерами проиллюстрировать свои слова.

Потом где-то вдалеке возникло комариное жужжание работающего на предельных оборотах мотора. Московский Центр даже ночью не назовешь тихим местечком, но этот звук был какой-то особенный, и Туча сразу обратил на него внимание. Потом он не раз вспоминал это обстоятельство, думая, что такая странная избирательность восприятия была не чем иным, как знаком, посланным в окутанный алкогольными парами мозг не то ангелом-хранителем, не то его же собственным подсознанием, которое уже тогда почуяло надвигающуюся вместе с этим высоким, ноющим звуком беду.

Звук приблизился, превратившись из тонкого комариного пения в прерывистый злобный рев; затем мотор невидимой машины словно захлебнулся, споткнувшись, взвизгнули покрышки, и из-за угла буквально вылетел приземистый черный «БМВ», на мгновение ослепив Тучу нестерпимо яркими огнями галогенных фар.

– Это машина, – с черной завистью протянул Кастет. – Ракета, а не машина! Разбогатею – себе такую куплю.

– Лучше укради, – посоветовал Косолапый. – А то, пока ты разбогатеешь, это будет уже не машина, а ржавый хлам.

– Отвязанные какие-то, – заметил Шпала. – Обкурились, наверное. Уж очень лихо ездят.

Водитель черного «БМВ» действительно ездил лихо. Почти не снижая скорости, он влетел на стоянку перед «Старым салуном» и только тогда ударил по тормозам. Машина пошла юзом, оставляя на асфальте хорошо различимые черные полосы, и замерла в сантиметре от высокого бордюра, напоследок задев бампером мотоцикл Далласа. «Харлей» покачнулся и медленно, будто нехотя, завалился на бок с жестяным грохотом и лязгом. Туча видел, как по асфальту запрыгали блестящие осколки разбитого зеркала. «К несчастью», – невпопад подумал он.

– Ты что творишь, урод?! – взревел Даллас, бросаясь к своему мотоциклу. – Тебя где ездить учили, чайник ты оловянный?

Водитель «БМВ» выбрался из машины и, не обращая на Далласа внимания, озабоченно разглядывал бампер. Он даже вынул из кармана платок и принялся что-то там протирать. Даллас подлетел к нему, как гонимая ураганом грозовая туча, и первым делом от души врезал носком своего ковбойского сапога по блестящему переднему крылу «БМВ». Бил он от души, и на крыле образовалась заметная вмятина.

– Ты что делаешь?! – повторил свой риторический вопрос разгневанный и не совсем трезвый Даллас, хватая водителя за плечо.

Водитель молча обернулся. Обернулся он не просто так; разгибаясь, он сделал еще какое-то движение. Что это было за движение, Туча не разглядел, но Даллас от этого движения нелепо взмахнул руками и отлетел спиной вперед метра на два, а то и на все три.