— Антоний! — закричала она, прижимаясь лицом к железной решетке. — Антоний, что ты наделал!

Ответа мы с Александром не расслышали. Мать покачала головой и проговорила:

— Не могу. Если дверь открыть, любой из твоих солдат захватит нас ради выкупа.

— Пожалуйста! — взмолился мой брат. — Он умирает!

— Открывать нельзя… — начала Хармион.

— Так ведь есть окно! — воскликнула я.

Мама уже бежала вверх по ступеням, и мы пятеро следовали за ней по пятам. Мавзолей был еще не достроен — кто знал, что в нем так быстро возникнет нужда? Всюду лежали оставленные строителями рабочие инструменты, и мать приказала:

— Александр, веревку!

А сама распахнула решетчатые ставни окна, выходящего на храм Исиды. Внизу волны бились о створки восточных окон. Не могу сказать, как быстро ей удалось совершить невообразимое. Конечно, с помощью Ирады и Александра. В общем, едва лишь окровавленные носилки с отцом привязали к веревке, мать подняла его на второй этаж и, втащив, положила на пол мавзолея.

Я застыла, прижавшись к мраморной стене спиной. Умолкли радостные крики чаек, и моря не стало, и не было больше ни слуг, ни даже солдат. Остался один отец — и рана меж ребер, там, где он пронзил себя собственным клинком. До слуха долетало судорожное дыхание брата, но самого его я не видела. Потому что смотрела на руки матери, обагрившиеся от прикосновения к отцовским одеждам.

— Антоний! — воскликнула она. — Антоний! — И прижалась щекой к его груди. — Знаешь ли, что посулил Октавиан после битвы при Акции? Что не станет посягать на египетский престол, если только по моему приказу тебя убьют. Но я не сделала этого! Слышишь, не сделала! — Мама уже была близка к припадку. — И вот… что же ты натворил!

У него задрожали веки. Я никогда не видела, чтобы отец испытывал боль. Он был воплощенным Дионисом, чем-то большим, чем жизнь, и ни один мужчина не мог с ним сравниться ни ростом, ни быстротой движений, ни силой. Отец хохотал громче всех и шире всех улыбался. Но сегодня на прекрасном загорелом лице не было ни кровинки, а волосы взмокли от пота. Отца было трудно узнать без греческих одеяний и золотой короны в виде листьев плюща; скорее он походил на простого смертного, на римского легионера, который еле ворочает языком.

— Мне сказали, что ты умерла.

— По моему приказу. Я хотела, чтоб ты бежал, а не убивал себя. Еще не все кончено, Антоний.

Однако его глаза уже затягивала мутная пелена.

— Где мои солнце и луна? — прошептал отец.

Александр взял меня за руку и повел за собой. Наверное, я бы не справилась без его помощи.

— Селена… — Взгляд умирающего упал на меня. — Селена, ты не подашь отцу вина?

— Папа, это мавзолей, здесь нет…

Но он уже не понимал моих слов.

— Доброго хиосского вина…

Мама всхлипнула.

— Не плачь. — Он ласково прикоснулся к ее волосам, прошептал: — Наконец-то я становлюсь Дионисом, — и, собрав последние силы, сжал мамину руку.

— Живи, ты мне нужен, — взмолилась царица. И вдруг пронзительно закричала: — Антоний! Антоний!

Умирающий смежил веки. Мама приникла к нему всем телом, прижала к груди и, призывая Исиду, просила вернуть ему жизнь. Мы слышали, как приближаются к воротам гробницы римские воины. Бриз разносил над морем их странный монотонный напев.

— Что это? — со страхом спросил Александр.

— Evocatio, — прошептала Хармион.