Сначала выходишь из лифта и с риском для жизни устремляешься через Сент‑Джордж‑роуд, наперерез мчащемуся потоку машин. Затем через ворота попадаешь в проулок и, минуя собор, направляешься к бывшему пабу. Зловещая громада храма превращала этот короткий путь в испытание. В проулке не было ни одной живой души. Листья и городской мусор кружились и сбивались в кучи на ступенях и в темных закутках. Это место казалось пронизанным атмосферой готики, а архитектура каменного здания наводила на мысль о склепе. Перед глазами Ситона мелькали странные очертания каких‑то фигур, вертлявые тени, блуждающие во тьме. Послышался чей‑то резкий смех – то ли презрительный, то ли язвительный, – и Пол ускорил шаг, хотя и решил, что это, скорее всего, визг тормозов на соседней улице или завывание осеннего ветра в выступах и нишах здания.

Малькольм Коуви сидел и курил сигару. Даже в битком набитом баре он ухитрился занять свободный столик и держал место для Пола. Казалось, за истекшее десятилетие он совсем не постарел, а стал еще импозантнее. Его волосы и борода благородно серебрились. Коуви и раньше выглядел представительно, но теперь его фигура приобрела некую особую значимость. Свое объемистое тело он облачил в застегнутый на все пуговицы темно‑серый костюм‑тройку. На пухлой руке красовались два кольца одно – гладкое золотое, а второе – с крупным рубином. Словом, Коуви производил впечатление человека обеспеченного и вполне довольного жизнью. Но только до тех пор, пока не открывал рот. Его голос слегка изменился из‑за избыточного веса и бесчисленного количества гаванских сигар, выкуренных за все эти годы. В нем слышались сипловатость и одышка, которых не было раньше и которые никак не проявились в телефонном сообщении.

Пол знал, что страдает излишней сентиментальностью и любит вспоминать прошлое. Но сидящий перед ним человек не будил в нем ни одного из этих чувств. Ситона совсем не радовало возобновление давно утраченного знакомства. Это отчасти объяснялось стремительностью, с которой Коуви снова ворвался в его жизнь. Но скорее всего, тем, что Пол всегда испытывал к Коуви двойственное чувство. Трудно симпатизировать тому, кому твой внутренний голос велит не слишком доверять.

– Вы хорошо выглядите, Малькольм. Наверное, в таких случаях положено говорить: «Рад встрече».

Коуви, пыхнув сигарой, кивнул, затем встал, поздоровался с Ситоном за руку и снова уселся на место.

– Ты тоже. С учетом всех обстоятельств. А мог бы выглядеть как из преисподней.

– Благодарю.

– Туда, Пол, они и направятся. Те девушки, которые навестили дом Фишера. Если только ты не захочешь им помочь…

Ситона передернуло.

– Я был жертвой, а не противником, Малькольм. Я проиграл. Хотя и выжил. Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было.

– Выжить в той ситуации – это тоже своего рода победа.

– Если бы вы сами там побывали, то так бы не говорили. И на моем месте вы думали бы как раз наоборот.

– Возможно, вернувшись туда, ты сможешь наконец поставить точку.

– Я к этому не стремлюсь.

– Я сделаю для них все, что в моих силах, – насупился Коуви. – Просто не знаю, достаточно ли я для этого вооружен. Три студентки хоронили свою подружку. И все они видели ее там.

– В открытом гробу? – не понял Ситон.

– Нет. Она тоже пришла туда, – ответил Коуви. – Девушки в один голос уверяли, будто видели ее среди скорбящих. Тогда каждая из них сочла, что это помрачение рассудка, вызванное нервозностью и горем.