Сундук Пандоры находился в самом темном, дальнем углу. Обтянутую кожей поверхность украшали затейливые бронзовые заклепки, а над замочной скважиной перламутром были выложены ее инициалы. Глядя на замок и теребя ключ, врученный ему Гибсон‑Гором, Ситон вспомнил, что Пандора обожала жемчуг. Она носила на шее ожерелье такой толщины, что с его помощью можно было бы вывести из дока океанский лайнер.

Замок поддался без труда, и Ситон откинул крышку, вдохнув запах Пандоры. То, что от него осталось. Возможно, это был запах ее бестелесного духа, но безусловно ее собственный. В этом Ситон не сомневался. Аромат старых духов и табака. Запах прошлого. Он почему‑то напомнил Ситону о лайковых перчатках и корице, свечном воске и дорогом мыле. А еще было нечто неуловимое, пряное, не поддающееся описанию. Перед мысленным взором Ситона возникла фотография из «Кафе ройял». Пол вдруг подумал, что это неуловимое нечто вполне могло быть испариной страха. Страха, испытанного полвека назад.

Эта мысль повергла его в смятение.

Неожиданно в темном углу за составленными картинами что‑то зашуршало. Пол вспомнил, что в сумрачной прихожей ему ударила в нос вонь мышиного помета. Застыв над сундуком, он прислушался, не повторится ли шорох. Но все было тихо. Он настолько оцепенел, что забыл дышать. Потом Пол шумно перевел дух, опустился на колени и принялся на ощупь исследовать содержимое сундука. Вынув три рассыпающиеся стопки старых шелковых платьев, шарфов, нижних юбок, чулок и ночных кофточек, он разложил все это перед собой прямо на дощатом полу.

Ему было не по себе. Он чувствовал, что совершает если не святотатство, то что‑то вроде духовного насилия. Он решил, что это все отголоски католического воспитания, полученного в детстве. И все же он посягнул на интимный мир Пандоры, запертый тут, в сундуке, и защищенный от посторонних глаз ее самоубийством. Одна из стопок одежды вдруг развалилась и устлала пол блестящим покрывалом из расшитого бисером ветхого атласа.

Обитатель угла за картинами продолжал тихонько грызть рамы и холст.

На дне сундука лежали более тяжелые и массивные вещи. Среди них потускневший серебряный портсигар и театральный бинокль в сафьяновом футляре. Там же Пол обнаружил смятую женскую шляпу и две пары туфель с полуистертым, но еще различимым тисненым французским названием внутри. Ситон не узнал марку. Ведь столько старых фирм разорилось вместе с падением Франции! И все же туфли были сшиты безукоризненно. Имелась там и оловянная фляжка для бренди, тоже изрядно потускневшая. Сбоку на ней была выгравирована голова собаки, по всей видимости спаниеля. В бархатном чехле Ситон нашел авторучку фирмы «Кросс». На золоченом зажиме стояли инициалы Пандоры. Рядом лежал черепаховый мундштук, заляпанный смолой. И наконец, на дне Пол наткнулся на россыпь монет – французских франков и сантимов. Исключение составляли английский шиллинг и двенадцатигранный трехпенсовик.

Аккуратно укладывая в сундук вещи в прежнем порядке, Пол задался вопросом: чем он, собственно, здесь занимается? Самоубийцы вроде бы не слишком озабочены вопросами наследства? Человек, одержимый маниакальным желанием лишить себя жизни, по определению, не должен придавать особого значения собственному существованию. Станет ли самоубийца ломать голову над тем, кому завещать свои ценности? Жестокая правда говорила, что нет. Следовательно, на вопрос о том, что он здесь делает, можно честно ответить: тратит понапрасну время, вторгается в чужую, давно ушедшую личную жизнь, роясь на ее пепелище. Пора было немедленно заканчивать.

Ситон покачал головой и глубоко вдохнул пыльный воздух.