– Ошибаешься, – возразил он. – С чувством юмора у меня дело обстоит хорошо.

– Если так, тогда порядок, – заключила Марина.

– У нас всегда будет порядок, – согласился Василий.

Он не скрывал от нее ничего, да и в сущности что было ему скрывать? Жизнь его была вся как на ладони, бесхитростная, ясная, открытая.

Ему хотелось знать о ней все, и она, похоже, не пыталась таиться от него. Сказала:

– Хочу быть справедливой до конца, потому скажу так: у нас поначалу все шло неплохо. По моему, он любил меня.

– А ты? – спросил Василий.

– Обо мне и говорить нечего. Но потом началось.

– Что началось? – спросил он.

– Знаешь, – не сразу ответила она. – Бывают такие вот озарения, когда вдруг словно бы приподнимается перед тобой завеса, которая закрывает будущее и ты прозреваешь на миг. С тобой бывало так?

– Нет, никогда, – чистосердечно признался он.

– А со мною бывало. И, представь, не один раз. Особенно запомнился один случай. Ехали мы с ним в такси, были в гостях у какого то его приятеля, едем обратно, смеемся, он обнял меня, стал целовать мои губы, глаза, волосы, воротник пальто. А шофер в это самое время повернулся, спросил:

– Вам; на Верхнюю или на Нижнюю Масловку?

И он мгновенно, как то сразу же оторвался от меня, не помедлив ни на секунду, и стал пояснять очень спокойно, очень трезво и уравновешенно:

– На Верхнюю, вон туда, за обувной магазин, направо, параллельно трамвайной линии.

И опять стал целовать меня и опять оторвался на миг, сказал шоферу:

– Там кирпич, но вы не обращайте внимания, там все едут…

– Нет кирпича, – сказал шофер, и он обрадовался:

– Очень хорошо, стало быть, проедем без всяких там препятствий.

И снова принялся целовать меня, но я тут же оттолкнула его. До сих пор помню его удивленные глаза, как раз в тот самый момент мы проезжали мимо уличного фонаря, я сказала ему:

– Ты когда нибудь все равно предашь меня… – Даже и теперь не пойму, почему я сказала так?

Несколько мгновений Марина молча глядела прямо перед собой, в одну точку, должно быть, вновь переживала то, что минуло и ушло навеки.

– Не пойму, – повторила она. – Как это я угадала тогда?..

Василий закурил, поискал глазами пепельницу, Марина пододвинула ему бронзовый стаканчик, попросила:

– Дай мне сигарету, вдруг тоже захотелось курить…

– Не надо, – сказал он. – Курить вредно, ты же врач, сама знаешь.

– Жить тоже вредно, от этого умирают…

Она закурила, неумело, по женски держа сигарету в тонких, недлинных пальцах.

– В общем, у него был неплохой характер, – снова начала она. – Довольно покладистый не зануда, не придира, представь, он нисколько не обиделся на меня за эти мои слова, напротив, начал подшучивать надо мной, и в конце концов я позабыла о том, что сказала ему.

– А когда же вспомнила? – спросил Василий.

– Вспомнила тогда, когда он меня и в самом деле предал.

Василий видел, она правдива, не хитрит, не старается как то приукрасить себя. Потому и верил каждому ее слову. Впрочем, чему тут можно было не верить?

– У меня умирал отец, – продолжала Марина. – Вдруг в один день инсульт, полная потеря памяти, речи, внезапно вместо еще нестарого, полного сил человека – жалкая развалина с бессмысленным взглядом.

Она замолчала на миг.

– Ты даже представить себе не можешь, как это страшно, когда любимое, родное существо вдруг разом теряет интеллект, становится почти животным…

Василий молча погладил ее по руке.

– Ты жила отдельно от отца?

– Да, я в то время жила у мужа.