– Я проработала в больнице до профилактория чуть не двадцать лет, – пробовала она вставить слово, но Марина безжалостно обрывала ее:

– Ну и что с того? Значит, в больнице от вас страдали больные, а здесь страдают рабочие…

В конце концов, доведенная чуть не до слез, Дарья Федоровна почти торжественно клялась:

– Никогда больше, ни разу в жизни…

Как то Василий сказал Марине:

– Наверно, они тебя все здорово не любят.

– Кто они? – спросила Марина.

– Твои служащие, все эти нянечки, кастелянши, повара…

Она равнодушно пожала плечами:

– Пусть их. Мне их любовь ни к чему, лишь бы дело свое делали, а как они ко мне относятся, меня это абсолютно не интересует.

И он знал, она не притворяется, так оно и есть на самом деле.

Она была тщеславна и не скрывала этого. На торжественном заводском вечере профилакторию было вручено переходящее знамя района, как лучшему лечебно производственному учреждению.

Сияя всем своим круглым курносым лицом, влажными, как бы омытыми дождем, глазами, она стояла на сцене заводского клуба, слушала обращенные к ней слова, в которых отмечались ее качества – трудолюбие, добросовестность, преданное отношение к своему делу, неподдельная забота о людях…

А после, в своем ответном слове, прямо по горячим следам она потребовала у директора выделить из директорского фонда некоторую сумму для дальнейшего усовершенствования работы: планы у нее были дерзкие, она мечтала соорудить в профилактории радоновые ванны, а в дальнейшем устроить бассейн с подогретой водой. И, кроме телевизоров в холлах, установить в каждой комнате телевизор.

Они прожили вместе без малого восемь лет. Марине исполнилось уже тридцать восемь, и временами, особенно по утрам, она выглядела очень усталой, даже пожилой. Однако она не сокрушалась, бегло окидывала себя в зеркале взглядом, иногда говорила философски спокойно:

– Всему свое время…

Наскоро кивала Василию и неслась в профилакторий, там ее постоянно ждали неотложные дела, то надо было выбить диетическое питание язвенникам, то получить новую мебель, то хлопотать штатную единицу, которой не хватало для полного счастья, диетсестру, или фтизиатра, или врача – специалиста по лечебной физкультуре.

И вдруг, на тридцать девятом году жизни, оказалось, что Марина будет матерью.

Поначалу она и сама было не поверила. Не может быть! Это какая то ошибка…

Она долго не говорила Василию, потом однажды призналась, краснея, словно девочка:

– Можешь себе представить? Нет, ты только вообрази!

Василий обалдело уставился на нее.

– Неужели правда?

Впервые он увидел слезы на ее глазах.

– Ты что? – спросил. – Недовольна? Или боишься будущих трудностей?

– Не бойся, – сказала она. – Мы тебя не обременим!

Он засмеялся, обнял ее.

– Уже «мы», – повторил, смеясь. – Надо же так, еще никого третьего нет, а она уже спрягает: «мы»!

Василий полагал, что рождение ребенка отвлечет Марину от профилактория.

И действительно, на какое то время, пока Марина была в декрете и после рождения девочки, она словно бы немного позабыла о делах профилактория. Но так продолжалось недолго: Тане не исполнилось и года, когда Марина отдала ее в ясли и снова начала работать. И все стало опять как было. Она поздно являлась домой, дома почти все разговоры были лишь только о профилактории, о том, какие нововведения следует провести, что надо выправить, что доделать.

Василий иной раз ловил себя на том, что ревнует жену к этой ее второй семье. Изредка говорил ей:

– Тебе, по моему, твой профилакторий дороже нашей Таньки…

Улыбкой он пытался смягчить свои слова, но она чувствовала непритворную его обиду и сама улыбалась:

– Не говори глупостей! Танька – одно, а работа – это совсем другое.