– Я не хочу спать, – говорит Наташа. – Я вообще могу не спать целых сто часов!

– Почему именно сто? – спрашиваю я. – Ты проверяла?

Наташа – правдивая девочка, не любит и не умеет лгать.

– Еще не проверила, но все равно знаю, что могу не спать сто часов подряд… – И снова зевает. Ирмик, без лишних слов, хватает ее за руку и ведет в ванную.

– Паста, кажется, кончилась, – кричит ему Жанна.

– А я купил сегодня еще, – отвечает он.

– А стиральный порошок?

– Еще нет, но бусде.

«Бусде» – привычное для него слово. Означает оно «будет сделано». Я говорю Жанне:

– Все таки, что ни говори, главное – это характер.

– Это к чему?

– Ни к чему. У Ирмика, например, не характер, а масло сливочное.

– Ничего, – снисходительно соглашается Жанна. – Неплохой. Моя школа.

– Не можешь не прихвастнуть.

Она усмехается:

– А как же? Нельзя быть чересчур скромной, глядишь – поверят.

Наташа выбегает из ванной. Щеки красные, глаза блестят.

– Я вот что придумала, пока мылась, сама придумала – надо сделать снегоед.

– А что это такое, снегоед? – спрашивает Ирмик.

– Это такая машина, вроде большой пребольшой мясорубки. Туда закладывают снег, а из дырочек, вот таких, как в мясорубке, идет мороженое, разное – и сливочное, и шоколадное, и клубничное.

– А эскимо? – спрашивает Ирмик.

– И эскимо тоже, и стаканчики…

– Стаканчики в дырочки не пролезут…

– Тогда без стаканчиков, нам и такого обыкновенного мороженого хватит…

Я спускаюсь по лестнице вниз, а Жанна с Ирмиком стоят наверху, возле своей двери, Жанна кричит сверху:

– Иди прямо к троллейбусной остановке, у нас троллейбус каждые три минуты. Только никуда не сворачивай, иди все время прямо. Слышишь?

– Слышу, – отвечаю я.

– И потом на метро поезжай. От нас до тебя – каких нибудь полчаса, не больше.

– Сорок четыре минуты…

– Нет, полчаса. Позвони, когда приедешь.

Так они говорят мне каждый раз, когда я ухожу от них. Настойчиво, упорно, словно я маленькая, неразумная, могу пойти в другую сторону, противоположную троллейбусной остановке, или заблудиться.

Жанну не уговоришь, не переделаешь. Она живет по каким то своим, ею самой придуманным законам. Ее надо либо принимать такой, какая она есть, либо начисто от нее отвернуться.

Внезапно я слышу за собой шум ее шагов. Она бежит по лестнице вниз.

– Подожди, Катя…

Я останавливаюсь.

Она спрашивает строгим тоном:

– Ответь мне, пожалуйста, сколько можно жить начерно?

– Как это, начерно? – не понимаю я.

– Не притворяйся, ты все прекрасно понимаешь. Пора бы уже жить набело.

– Хорошо, – говорю я, – постараюсь.

Дохожу до дверей, оглядываюсь. Жанна все еще стоит на лестнице, будто хочет удостовериться, хорошо ли я закрою дверь.

Я знаю, больше того, я уверена, что Жанна желает мне добра. Одного только добра. И в то же время хочет, чтобы я жила так, как ей представляется наиболее для меня приемлемым.

А Наташа придумала интересную машину, похожую на мясорубку. Право же, когда я была такая, как она, мне б никогда не могло прийти в голову придумать что либо подобное. А она придумала.

Я иду к троллейбусной остановке, никуда не сворачивая, все время прямо, Жанна осталась бы мною довольна, если бы видела меня сейчас…

Ранней весной

Повесть

В середине мая, весна была в тот год необычно холодная, шел некто Визарин по берегу Москвы реки, в Серебряном бору.