Что только мы ни делали, чтобы научить Мишу самому простому, незамысловатому – пройти вместе с Камиллой Аркадьевной, нога к ноге…

Он бросался на нее чертом, визжал, скалил зубы, рычал и кусал всех, кто только пробовал подойти к нему поближе.

Камилла Аркадьевна в сердцах кинула поводок, отбежала в самый дальний угол.

– Нет уж, увольте, – сказала. – Я его просто боюсь, он ненормальный.

Тогда к Мише подошел оператор, здоровенный дяденька с квадратными плечами.

– Все будет в порядке, – сказал оператор. – Надо уметь обращаться с собаками.

Он протянул огромную ладонь, раза в три больше Мишиной головы, чтобы погладить Мишу, и тут же мгновенно отскочил от него.

– Чертов пес! – заорал он неожиданно тонким голосом. – Прокусил мою ладонь! Вот паршивец!

– Это самая обыкновенная сумасшедшая собака, – крикнула, стоя в углу, Камилла Аркадьевна. – Собаки тоже могут сходить с ума!

– Подождите, – сказала Жанна. – Я его сейчас успокою.

Она хотела было взять Мишу на руки, но Миша в ту же минуту набросился на нее.

– Так, – сказал Роман Петрович, сохранявший все время привычное свое невозмутимое спокойствие. – Ясно.

– Что ясно? – дрожащим голосом спросила Жанна. Очевидно, она уже поняла все.

Жанна приблизилась к Роману Петровичу, и Миша тоже шагнул вслед за нею. Роман Петрович попятился назад, с откровенной опаской глядя на Мишу.

– Давай пропуск…

– Пропуск? – грустно повторила Жанна.

– Да, пропуск. Я отмечу время…

Он протянул руку. Миша угрожающе зарычал.

– Возьми пропуск, свою собаку и уходи сию же минуту, – сказал Роман Петрович. – Слышишь? Сию же минуту.

Во дворе Миша почему то успокоился, повеселел и в довольно благодушном настроении зашагал рядом с нами. А мы молчали. Мы думали, должно быть, об одном и том же, о том, что не придется, видно, сниматься в кино ни Жанне, ни ее пуделю…

Все тот же старичок вахтер дежурил и на этот раз. Уставился на Мишу, потом на Жанну и узнал ее.

– Ну, как племянница, – спросил, – поправился ли твой академик?

Жанна ничего не ответила, молча протянула ему подписанный Романом Петровичем пропуск.

– Эх, – сказал он ей вслед. – А еще сулилась, для моего, мол, дяди радикулит – пара пустяков…

Жанна остановилась. Глянула на него через плечо:

– Я непременно поговорю с дядей.

У нее были такие невозможно печальные глаза, что старик, видно, удивился, а удивившись, пожалел ее.

– Ладно, делай, как знаешь…

– Она поговорит, – сказала я. – Она, конечно, поговорит, и он, когда поправится, примет вас…

Однажды я рассказала Наташе обо всем том, что произошло с нами на студии.

Наташа любит меня слушать. У нее доброе сердце, и она требует только одного: хороший конец. Чтобы все и вся счастливо кончалось. Потому во всей этой истории самое главное для нее было – вылечить старика.

– Кто же помог старику? – спросила Наташа.

– Его принял мой папа.

– И он его вылечил?

– Не совсем. Папа дал ему болеутоляющие лекарства, но вылечить окончательно так и не вылечил.

– Ее папа был очень хороший врач, – сказала Жанна.

– Почему был? – спросила Наташа.

– Потому что он уже давно умер.

У Наташи, по ее же словам, глаза на мокром месте. Однако она сдержалась, не заплакала.

– Умер? Это, значит, навсегда?

– Навсегда, на всю жизнь, на все, какие только будут века и годы…

– Навсегда, – задумчиво повторила Наташа.