– Ничего не поняла.

– Чего же тут непонятного: Джульетта впервые полюбила в четырнадцать, это, если хочешь знать, – возраст любви.

– А двадцать один год – это уже не возраст любви?

– Не двадцать один, а считай, двадцать два.

– Почему двадцать два? Ей совсем недавно двадцать один исполнился.

– А сколько времени будет сниматься картина? Иногда, говорят, чуть ли не целый год. Вот уже ей двадцать третий год, выходит, старовата, как ни вертись!

– Брось выдумывать.

– Не брошу. В кино нужны совсем молодые, вот такие, как мы с тобой. На экране каждая морщинка огромной кажется…

Я все никак не могла понять, к чему она клонит.

– Возьми меня, скажем. У меня, может быть, не такая конфетная внешность, но лицо характерное, необычное, и я ровесница Джульетты, почему бы им не снять меня и тебя? У тебя тоже есть что то оригинальное…

– Хватит, – с досадой сказала я.

– Слушай, Катя, я решила, – сказала Жанна. – Едем на «Мосфильм», я знаю, как туда ехать.

– Ну и поезжай.

– Поедем вместе. Вдруг мы произведем впечатление, и нас будут снимать в какой нибудь картине?

– Не хочу, – ответила я.

– А за компанию?

– Все равно не хочу.

Но Жанна была мастер уговаривать. Она стала припоминать все те случаи, когда ей приходилось сопровождать меня. Потом привела в пример, как в прошлом году она вместе со мной пошла к зубному врачу, когда мне должны были рвать корень глазного зуба и она все два часа просидела перед кабинетом, чтобы мне не было страшно.

Этот корень оказался последним и самым убедительным аргументом.

Я была памятлива на добро, Жанна знала эту мою особенность и рассчитала все точно.

Я сдалась. И мы обе отправились на студию «Мосфильм». Первым делом Жанна решила разыскать Арсения Ниточкина, так звали, как нам сказала Тамара, помощника режиссера, «почти Кадочникова».

В проходной студии сердитый старик вахтер с жиденькой бородкой, похожий не то на Чарльза Дарвина, не то на академика Ивана Петровича Павлова, долго не хотел нас пускать.

– Нет пропуска, стало быть, нет на вас заявки, – утверждал он. – А без пропуска – нет вам входа.

Однако Жанне и его удалось уломать. Умильно сузив глаза, она сказала:

– Дядечка, как вы напоминаете мне моего дядю!

– Какого еще дядю? – сурово отозвался вахтер.

– Это брат папы, академик. Может быть, слышали фамилию Вишневский?

– Как, говоришь?

– Вишневский, – отчетливо повторила Жанна.

Я молчала. Отродясь не было у Жанны дяди, а что касается академика Вишневского, то он не был связан с ее папой никакими родственными узами.

– Да вы просто вылитый академик! – заливалась Жанна. – До того похожий! Знаете, когда он принимает пациента, то он точно так же, как и вы, сначала посмотрит таким же сверлящим взглядом, а после говорит: садитесь, что там у вас?

Старик глянул на Жанну, усмехнулся.

– Ишь ты! Сверлящим взглядом…

– Ну да, вот таким же, как у вас, – невинно произнесла Жанна.

– Выходит, у меня сверлящий взгляд, как у твоего академика?

– Тютелька в тютельку.

– Значит, академиком у тебя дядя работает?

– Да, он знаменитый академик, его весь мир знает.

– А радикулит он может вылечить?

Жанна широко улыбнулась, словно встретила желанного друга.

– О чем вы спрашиваете? Радикулит для него – раз плюнуть. Пара пустяков.

– В таком случае, хорошо бы с ним потолковать, а то меня радикулит замучил, сил нет…

– Я вас устрою, – уверенно заявила Жанна.