– Спасибо, – холодно ответила она.

– Ваш столик рядом с моим, – продолжал Платон Петрович.

– Ну и что с того? – спросила Пастухова.

Он не ответил, оглядел ее, сощурив глаза.

– С праздником вас, – неожиданно произнес он.

Пастухова опешила. С каким это таким праздником?

А он, значительно помолчав, поклонился ей:

– С праздником, дорогая моя!

– Никакая я вам не дорогая, – отрезала Пастухова, но он не обратил никакого внимания на ее тон.

– С праздником потому, что в ваши годы – каждый день праздник!

Пастухова не на шутку разозлилась, страсть как не любила решительно никаких намеков на свой возраст. Хотела было отчитать его так, как полагается, но передумала. Не стоит заводить долгую свару в первый же день.

Молча отвернулась от него, пошла к себе в комнату, а Платон Петрович весело кричал ей вслед:

– С праздником, дорогая вы моя, с великим праздником!

«Плевать на него, – решила Пастухова. – Должно, чокнутый или перехватил лишку…»

И, чтобы окончательно успокоиться, стала прибивать к стене картинки репродукции, которые однажды в получку накупила в киоске музея.

На следующее утро Пастухова отправилась в булочную.

Булочная помещалась все там же, на углу, в двухэтажном, красного цвета особнячке.

Купив полбуханки заварного и сайку, Пастухова направилась домой. Она нарочно сделала крюк, чтобы пройти мимо Настиного дома.

Самой от себя не хотелось таиться, она желала этой встречи. Потому и замедлила шаги, проходя по знакомому тротуару.

Все казалось сейчас: в эту самую минуту встретится ей рослая, белокожая Настя.

Но Насти не было видно, и Пастухова, заскучав, поспешила домой. Надо было повесить на окно занавеску, вымыть пол, расставить в буфете посуду и сварить какой никакой обед.

Кроме того, прибавилась еще одна забота: принести из сарая дров, протопить голландку.

Она не жалела об утраченном ею на старой квартире центральном отоплении.

Напротив того, сидя перед печкой, в которой уютно трещали березовые чурки (продавщица Маша оставила ей все свои дрова), она думала о том, что комната в общем то хорошая, сама квартира куда тише, спокойнее, чем прошлая, а печка добротная, нагревается сразу.

Глядя на щедро пылавший огонь, она вспоминала о тех, кого уже не придется больше увидеть, о Пете, погибшем на фронте, о Паше, его отце, и, конечно, о Насте.

Нет, с Настей все обстояло совсем не так. Настя была жива, это Пастухова знала из верных рук, и теперь, когда они снова стали соседями, она рассчитывала, что не сегодня завтра повстречается с ней.

Так и вышло. Через несколько дней, выходя из метро, она увидела Настю, стоявшую около перехода.

Пастухова сразу узнала ее, хотя теперешняя Настя решительно ничем не была похожа на ту, прежнюю красавицу.

Пастухова подошла к толстой, широколицей старухе, с заиндевевшими бровями, тронула ее за рукав поношенного пальто.

– Вот и свиделись, Настя…

Сколько раз представляла она себе эту встречу, сколько раз мысленно обращалась к бывшей подруге, то с усмешкой, то спокойно, без всякого ехидства, то даже, напротив того, ласково.

Но все получилось обыкновенно, ничем не примечательно. Настя обернулась, вгляделась и вдруг узнала. Губы ее жалостно дрогнули. Она даже шагнула было в сторону, но Пастухова крепко держала ее за рукав.

– Не бойся, – сказала она, наслаждаясь собственным великодушием. – Чего там…

Они вместе прошли по переходу на другую сторону. Настя шла медленно, задыхалась, часто останавливалась.

– Что, болеешь? – спросила Пастухова.

– Астма у меня, – отрывисто ответила Настя.

Они вышли на Шаболовку.