– Одна живешь? – спросила Пастухова, но Настя, задыхаясь и выпучив глаза, махнула рукой. Потом, дескать, не сейчас…

Пастухова проводила ее до самого дома.

– Я теперь в дом пятнадцать переехала, – сказала она – Опять мы с тобой соседствуем…

Настя ответила:

– Вот оно что…

То ли ей тяжко было говорить на морозе, то ли она стеснялась, а вернее сказать, боялась прежней своей подруги, но так она больше ничего и не сказала, смотрела в сторону, избегая встретиться глазами с Пастуховой.

А та вдруг решила:

– Приходи ко мне завтра вечером.

– Зачем? – проговорила Настя.

– Приходи, – упорно повторила Пастухова. – Новоселье справим, как ни говори, опять рядышком живем…

Настя молчала, думая о чем то. Потом спросила:

– Кто еще будет?

– Кто тебе нужен? Я да ты, вот и вся компания. Придешь?

Настя опять помедлила с ответом.

– Приду.

– Квартира четыре, на втором этаже, – сказала Пастухова. – Буду ждать.

Настя кивнула и скрылась в подъезде.

* * *

Пришла она, как и обещала, назавтра вечером. Вошла в комнату, минут пять молчала, жадно глотая ртом воздух. Потом сняла пальто, размотала платок.

– Едва добралась до тебя…

– На второй то этаж? – удивилась Пастухова.

Настя слабо улыбнулась:

– Мне что на второй, что на пятый, все едино. Дышать нечем…

Пастухова усадила ее на диван, покрытый крахмальной простыней. Подвинула к дивану стол, на столе – всякие яства да закуски: колбаса любительская и докторская, винегрет, моченые помидоры, маринованные грибы, говяжий студень, а венцом всему – кулебяка с капустой, розовая и пышная, из самой наилучшей пшеничной муки.

Пастухова поставила на стол пол литра белого, разлила в два лафитничка.

– Давай, Настя, за мое новоселье!

Настя отодвинула от себя лафитничек.

– Нет, не могу, здоровье не позволяет.

– А ты пригуби для вида, – посоветовала Пастухова. – Не то я подумаю, ты моему новоселью не очень то рада.

Настя согласилась, отхлебнула немного. Пастухова довольно улыбнулась, подвинула к Насте блюдо с кулебякой.

– От кулебяки, надеюсь, не откажешься? Помнится, ты всегда любила с капустой…

От кулебяки Настя не отказалась, и грибов отведала, и студень.

Разрумянилась, сбросила на плечи платок, седые волосы узлом на затылке. Брови до сих пор темные, и родинка возле ключицы.

– Гляди, Настя, – удивленно заметила Пастухова, – а ты все еще красивая, совсем как картина!

Настя, словно бы застеснявшись, плотнее запахнула платок и вдруг заплакала.

Пастухова до того растерялась, что налила еще водки, поднесла Насте, но та решительно замотала головой, и Пастухова сама вместо нее отпила, закусила помидором, потом спросила:

– С чего это ты?

Настя вытерла глаза. Сидела, опершись щекой о ладонь, старая, сырая, но все еще глаз от нее не отвести, задыхается, а румянец во всю щеку.

– Ты на меня, Полина, наверно, серчаешь, – сказала она.

Пастухова не сильно стукнула кулаком по столу.

– Больше не будем об этом.

– Нет, будем, – сказала Настя. – Я ведь ничего не позабыла, все помню…

– А я забыла, – сказала Пастухова.

– Врешь, – сказала Настя. – Не забыла ты, такое не скоро позабудешь…

Пастухова покачала головой и приготовилась слушать.

А Настя внезапно согласилась с нею.