А Настя внезапно согласилась с нею.

– Ладно, не хочешь – не станем.

– Нет, почему же? – сказала Пастухова. – Выкладывай…

– Конечно, сволочь я, – сказала Настя, – много у меня грехов накопилось, а этот, должно, самый что ни на есть большой.

– Это точно, большой, – повторила Пастухова. – Потому как дружили мы с тобой, можно сказать, всю нашу жизнь.

Оборвала себя. Вдруг снова, как наяву, увидела Настины безумные испуганные глаза, голые ее плечи, по которым рассыпались ржаво коричневые волосы, и его, мужа, растерянного, не могущего выговорить ни слова.

– Слушай, – спросила она. – А ты про него что нибудь слышала?

– Про кого?

Пастухова замялась.

– Ну, про этого, твоего ли, моего ли, даже не знаю, как и назвать…

– А а, – сказала Настя, – про Яшку то? Нет, ничего не знаю, как уехал тогда, так словно в воду канул…

– И я не знаю, может, его и в живых то нету…

Пастухова встала из за стола, подошла к печке, прижалась к ней спиной.

– Красивый он был…

– Красивый, – согласилась Настя.

– Бывало, выйдешь с ним на улицу, так веришь ли, какая бы баба ни встретилась, ни одна не пропустит, глянет на него.

– Ну, а он что? – спросила Настя.

Пастухова коротко засмеялась.

– А ему что? Будто сама не знаешь, ему лишь бы баба была, новая да свежая…

Настя промолчала, потом спросила:

– Ты только не обижайся, Полина, вот если бы он тебе теперь повстречался, как бы ты с ним?

– Как? – переспросила Пастухова, на минуту представила себе: открывается дверь, и входит он, Яшка. Глядит на нее молча, глаза блестят, на щеке ямочка.

– Я бы его первым делом сюда усадила, на твое место…

– Да ну?! – удивилась Настя. – И ни о чем бы не спросила?

– О чем же спрашивать?

– Ну, хорошо. А простила бы?

Пастухова подумала, сказала:

– Что ж, столько лет прошло…

Взглянула на печальное Настино лицо, на старые, в морщинах и узлах Настины руки и, удивительное дело, не ощутила в своем сердце ни обиды, ни горечи.

Словно все это было с кем то другим, а не с нею.

И она сказала искренне, радуясь тому, что нисколько не кривит душой:

– Хватит о нем, Настя. Что было, то сплыло. Я ни на него, ни на тебя зла не держу…

Настины глаза просветлели.

– Тогда давай налей еще немножечко…

Обе выпили, закусили кулебякой.

– Я тебе фотокарточки принесла, – сказала Настя.

– Какие такие фотокарточки?

Вместо ответа Настя взяла свою хозяйственную сумку, стоявшую возле ее стула, вынула из нее толстую пачку, обернутую в газету. Отодвинула от себя тарелки, чашку с налитым чаем.

– Очки у тебя имеются?

– Без очков покамест управляемся, – горделиво ответила Пастухова.

Легли на стол фотографии, весь угол стола заняли, разные, большие, средние и совсем маленькие, паспортные.

Пастухова глядела на них, не говоря ни слова. Показалось, что снова все прожитые годы один за другим прошли чередой перед нею, будто повернула она на дорогу, ведущую назад в прошлое…

Вот она сама, совсем еще молодая, нескладная, в клетчатом вискозном платье стоит возле дерева в Нескучном саду. Улыбается, щурит глаза от солнца. А чему, в сущности, улыбается?

Да ничему. Молодости своей, беззаботности, бездумности…

Вот она вместе с Настей идет по Шаболовке, аккурат мимо булочной. Это их тогда Паша, Настин муж, заснял.

Настя – красивая, пышноволосая, губы сочные, яркие.