А тут случилось так: Василий пошел к товарищу, жившему неподалеку, вместе собирались поступать в станкостроительный институт, отец был на работе.

Мать сказала Василию:

– Как будешь идти домой, не забудь, купи молока…

– Не забуду, – пообещал Василий.

Уже уходя, стоя в дверях, он обернулся, поглядел на мать. Она сидела у окна, что то шила на швейной машине, голова опущена, ровный пробор в темно русых волосах, брови чуть сдвинуты. Почувствовав его взгляд, она подняла голову, слегка улыбнулась.

– Ты что?

– Так, ничего, – ответил Василии, закрыл за собой дверь. Она крикнула вслед:

– Не забудь молоко…

Впоследствии не раз вспоминалось: почему это он медлил, почему не ушел сразу, а стоял, глядя на мать? Может быть, где то бессознательно жило ощущение, что видит ее в последний, в самый последний раз?

Когда он вернулся от товарища домой, был уже вечер. В их окне горел свет, Василий подумал: «Должно быть, оба дома, ждут меня…»

У них в семье не было принято говорить друг другу ласковые слова, целоваться, сюсюкать, но Василий был крепко привязан и к отцу и к матери, знал, что и они любят его, любят сдержанно, но верно и навсегда, навеки…

Он легко вбежал по лестнице, нажал кнопку звонка, дверь сразу же открылась, она не была заперта, он вошел и ошеломленно остановился: в комнате толпились соседи, отец сидел за столом, опустив голову, как то особенно ясно бросились в глаза отцовские руки – большие, сильные ладони, длинные пальцы, кажущиеся смуглыми от металлической пыли, издавна въевшейся в кожу.

Увидев сына, отец шагнул к нему, обнял, прижал к себе:

– Вот ведь как получилось.

– Что получилось? – Василий обвел глазами соседей, молча глядевших на них. Спросил:

– А где мама?

В ответ отец еще крепче прижал его к себе. Он посмотрел на отца и вдруг разом все понял.

Прижался лицом к отцовскому плечу, на него пахнуло неистребимыми запахами железа, стальной стружки, табака, и заплакал, словно маленький, навзрыд, не стесняясь и не глядя ни на кого. Бутылка молока, которую велела купить мать, выпала из его рук и покатилась по полу.

В начале войны отец ушел на фронт, а Василий поступил на тот же завод, на котором работал отец. Учил его старинный знакомец и друг отца – мастер Василий Кондратьевич.

– Я тебя, тезка, хочу научить любить станок, – говаривал Василий Кондратьевич. – Станок, он, если хочешь, живой, он все как есть понимает, потому ты должен к нему по возможности ласково подходить, не срывать на нем сердца, не злиться понапрасну, вот тогда то он тебе добром за добро воздаст…

Василий слушал старого мастера, усмехался про себя: ну и фантазер! Чего только не выдумает, но в то же время был душевно привязан к старику. В сущности, теперь это была единственная родная душа во всей Москве, единственная нить, связывающая его с прошлым, которого уже никогда ни за что не вернуть…

Василий Кондратьевич знал его мать, дружил с отцом, и потому Василию порой казалось, он снова в своей родной семье, сейчас откроется дверь, войдет мама, за нею отец…

Была у Василия Кондратьевича жена, Евдокия Алексеевна, когда то в молодости работавшая на «Трехгорке» прядильщицей, но давно уже оставившая работу – у нее сильно испортилось зрение, она долго, упорно лечила глаза, но зрение постепенно становилось все хуже и хуже.

Василий работал чуть ли не по двадцать часов в сутки, завод выполнял заказы фронта, случалось, неделями не бывал дома, а когда являлся домой, иногда его ожидало письмо отца с фронта.