Хотя его голова и была как в тумане, он внезапно сообразил, что это одно из тех маленьких испытаний, которое так любит рыцарство.

Они прекрасно знали, в каком состоянии он отправился спать предыдущим вечером. Они прекрасно представляли себе, каково ему сейчас и, в частности, что он испытывает при одной мысли о кубке вина. В их интересе не проглядывало недружелюбие, это было просто одно из заурядных развлечений, наряду с турнирами и другими грубыми забавами того века, обычное испытание, которое проводят все на всех. Казалось, каждый желал убедиться, что окружающие его люди обладают той силой, которой от них ожидают. Что бы ни случилось, он должен был выпить этот кубок.

Он мог надуть их, притворившись, что сделал несколько глотков, но почему‑то ему было стыдно так поступить.

Он не отважился закрыть глаза. Поднес кубок к губам и начал пить. Какое‑то мгновение его желудок был на грани бунта, но, как и в случае с пивом, тот факт, что он вливает в свой обезвоженный организм жидкость, похоже, спас Джима. Он до дна осушил кубок и протянул слуге, который опять послушно наполнил его и вернул обратно.

На этот раз Джим почувствовал, что успешно прошел испытание. Он сделал пару глотков из второго кубка и отметил, что это оказалось не так уж трудно, затем заставил себя улыбнуться Жилю и сэру Джону, которые улыбнулись ему в ответ.

– Так вот об этом звере, – сказал сэр Джон, снова поворачиваясь к Оглоеду. – Он вышколен?

Джим почувствовал неловкость. Оглоед был настолько необучен, насколько это возможно для коня, который хоть раз побывал в сражении. Но чувства Джима внезапно обострились из‑за влитой в него почти пинты вина поверх пива, хотя в пиве почти не было алкоголя.

Джим отошел на дюжину шагов и обратился к конюху, который держал за веревку Оглоеда:

– Уомар! Отпусти его.

Конюх бросил конец веревки, и Джим свистнул.

Оглоед несколько удивленно осмотрелся. Он заметил Джима и, лениво повернувшись, побрел к нему, опустив голову; подойдя, конь захрапел у груди Джима, ожидая награды, которая обычно следовала после того, как он отзовется на свист. Однако в данный момент у Джима не было ничего, что можно дать коню. Сахара здесь еще не знали, так что кусочек рафинада, который он мог бы дать в награду в двадцатом столетии, был недоступен. Морковка еще не выросла, а прошлогодняя давно кончилась. Как и прошлогодний овес.

Джим немного погладил и похлопал коня, тихо разговаривая с ним и стараясь таким образом загладить отсутствие награды, затем отошел и дал другую команду:

– Ап, Оглоед! Ап, мальчик!

Оглоед сделал второй и последний трюк, который он знал, – поднялся на дыбы, его передние копыта угрожающе повисли в воздухе. Это была липовая, но хорошая имитация позы боевого коня, сражающегося вместе со своим всадником.

– Ну вот. Молодец, Оглоед. Хороший конь, – сказал Джим.

И, снова погладив, похлопав и похвалив коня, Джим взял веревку и отвел Оглоеда обратно к Уомару.

– В самом деле… – одобрительно начал было сэр Джон, когда где‑то неподалеку прозрачный утренний воздух внезапно прорезал волчий вой.

Сэр Джон замолчал. Оглоед дернулся так, что чуть не вырвал веревку из рук Уомара, а сам Уомар побледнел.

– Второй раз за это утро, милорд, – дрожащим голосом пробормотал он. – Не к добру это, когда волк так воет средь бела дня. Волки должны выть по ночам. Не к добру это!

Джим внезапно понял, что глаза сэра Джона и сэра Жиля заблестели и с пониманием обратились к нему.

– Я не стал бы беспокоиться из‑за этого, Уомар, – поспешно заметил Джим.

– По‑моему, я знаю этого волка и знаю, почему он воет. Если ты оседлаешь коней для этих двух благородных господ и для меня… но не Оглоеда…

– Оглоеда? – переспросил сэр Джон, и Джим впервые услышал нотку удивления в голосе этого вежливого и образованного рыцаря.