Я почти до конца прикрыла дверь, чтобы Джек, если он слушал, не мог ничего расслышать, и вполголоса произнесла:

– Надо отвезти его в больницу, Изабел.

Изабел рассмеялась – зловеще, неприятно.

– И что мы им скажем? Его считают умершим. Думаешь, я об этом не думала? Даже если мы назовем вымышленное имя, его лицо два месяца показывали во всех новостях.

– Ну, попытка не пытка. Сочиним какую‑нибудь историю. То есть, я хочу сказать, нужно хотя бы попытаться.

Она долго смотрела на меня покрасневшими глазами, а когда наконец заговорила, голос ее звучал глухо.

– Думаешь, я хочу, чтобы он умер? По‑твоему, я не хочу спасти ему жизнь? Слишком поздно, Грейс! От такого менингита умирают, даже когда лечение начато сразу. А тут целых три дня прошло! У меня нет даже болеутоляющего, чтобы ему дать, не говоря уже о чем‑то более серьезном. Я надеялась, что волк в нем спасет его, как это произошло с тобой. Но у него нет шансов. Ни единого.

Я забрала у нее стаканчик из‑под кофе.

– Но не можем же мы просто сидеть и смотреть, как он умирает! Мы отвезем его в больницу куда‑нибудь, где его не узнают прямо с порога. Поедем в Дулут, если понадобится. Там его не узнают, по крайней мере сразу не узнают, а потом мы что‑нибудь придумаем. Пойди умойся и собери то, что тебе может понадобиться. Давай, Изабел. Шевелись.

Изабел ничего не ответила, однако двинулась к лестнице. Когда она ушла, я отправилась в ванную и открыла аптечный шкафчик, рассудив, что там может оказаться что‑нибудь полезное. Когда в доме живет много народу, лекарства скапливаются в аптечке сами собой. Там обнаружился парацетамол и еще какое‑то болеутоляющее трехлетней давности, из тех, что продают только по рецепту. Я взяла и то и другое и вернулась обратно к Джеку.

Присев на корточки в изголовье кровати, я спросила:

– Джек, ты спишь?

Изо рта у него пахло рвотой, и я задалась вопросом, в каком аду они с Изабел прожили последние три дня. У меня засосало под ложечкой. Я пыталась уверить себя, что он отчасти заслужил все это за то, что отобрал у меня Сэма, но доводы были неубедительны.

Он очень долго не отвечал.

– Нет.

– Я могу что‑нибудь для тебя сделать? Чтобы тебе стало полегче?

Голос его прозвучал совсем слабо.

– Голова ужасно болит.

– Я принесла болеутоляющее. Как думаешь, не вырвет тебя, если ты его примешь?

Он издал слабый утвердительный звук. Я взяла с тумбочки стакан с водой и помогла ему проглотить две таблетки. Он пробормотал что‑то такое, что можно было истолковать как «спасибо». Я подождала пятнадцать минут, потом лекарство начало действовать и его тело немного расслабилось.

А где‑то точно так же страдал Сэм. Я представила, как он лежит где‑то с раскалывающейся от боли головой, изнуренный лихорадкой, умирающий. Мне почему‑то казалось, что если бы с Сэмом что‑то случилось, я обязательно бы это поняла, почувствовала бы, если бы он умер. Джек негромко простонал во сне. Я не могла думать ни о чем, кроме того, что Сэму ввели ту же кровь. Перед глазами у меня вновь и вновь вставала картина, как Изабел вливает смертоносный коктейль ему в вену.

– Я сейчас вернусь, – пообещала я Джеку, хотя и думала, что он спит.

Я вышла на кухню и обнаружила там Оливию – та стояла, прислонившись к кухонному островку, и складывала лист бумаги.

– Как он? – спросила она.

Я покачала головой.

– Ему нужно в больницу. Ты поедешь с нами?

Оливия как‑то непонятно посмотрела на меня.

– Думаю, я готова. – Она протянула мне сложенный листок. – Мне нужно, чтобы ты нашла способ передать это моим родителям.

Я попыталась было развернуть листок, но она покачала головой.

– Что это? – вскинула я бровь.

– Это записка, в которой я написала, что ухожу из дома и прошу их не пытаться меня разыскивать.