Я ничего не ответил, потому что думал, что на улице холодно и Бек после охоты не превратится обратно в человека, так что не останется больше никого, кто знает, как правильно варить мне яйца. Бек отменно варил яйца. Но самое главное, благодаря Беку я остался Сэмом. Когда шрамы у меня на запястьях едва успели затянуться, я был опасно близок к превращению в нечто такое, что не было ни человеком, ни волком.

– О чем ты задумался? – спросила Грейс. – Ты замолчал.

Я вскинул глаза; я и сам не заметил, как отвел от нее взгляд.

– О превращении.

Подбородок Грейс уперся в мое плечо; она глянула мне в лицо, голос ее прозвучал нерешительно. Грейс задала вопрос, который уже задавала прежде:

– Это больно?

В памяти у меня прокрутился медленный, мучительный процесс превращения, когда корежатся мышцы, лопается кожа, трещат кости. Взрослые всегда старались скрыть свои превращения от меня, пытаясь уберечь от потрясения. Но не зрелище их преображения пугало меня – оно вызывало у меня одну только жалость, потому что даже Бек стонал от боли. Меня приводила в ужас мысль о том, что я изменюсь сам. Перестану быть Сэмом.

Я не умею врать, так что не стал и пытаться.

– Да, больно.

– Мне грустно думать, что тебе в детстве пришлось столько всего перенести, – сказала Грейс. Брови у нее изломились, глаза подозрительно блестели. – Мне ужасно тебя жалко. Бедный Сэм.

Она коснулась моего подбородка пальцем, и я прижался щекой к ее ладони.

Помню, я был страшно горд, что не кричал, когда превращался в волка на этот раз, в отличие от прошлого, когда я был младше и родители смотрели на меня круглыми от ужаса глазами. Помню, как Бек, уже волк, скачками повел меня в чащу, помню теплый, терпкий вкус моей первой крови. Я превратился обратно в человека после того, как Пол, закутанный в пальто и шляпу, забрал меня. Уже на обратном пути домой, в фургоне, меня настигло ужасающее ощущение одиночества. Я остался один; в том году Бек не собирался больше превращаться в человека.

И теперь я вновь стал тем восьмилетним мальчиком, одиноким и истерзанным. В груди у меня защемило, внезапно кончился воздух.

– Покажи мне, как я выгляжу, – попросил я Грейс, протягивая ей фотографии. – Пожалуйста.

Она забрала у меня пачку снимков и принялась сосредоточенно перебирать их в поисках какого‑то; внезапно лицо ее просияло.

– Вот. Моя любимая.

Я взглянул на фотографию, которую она мне протянула. На меня смотрел волк с моими глазами, он настороженно выглядывал из чащи, и мех его вызолачивал солнечный свет. Я смотрел и смотрел, пытаясь найти в своей душе какой‑то отклик. Ожидая, когда что‑нибудь шелохнется в памяти. Несправедливо, что всех остальных волков я узнал на фотографиях, а сам для себя остался чужим. Что такого было в этом снимке, в этом волке, от чего у Грейс так засияли глаза?

А вдруг это был не я? Вдруг она влюбилась в какого‑то другого волка и приняла меня за него? Откуда мне знать?

Грейс не подозревала о моих сомнениях и приняла мое молчание за восхищение. Она спустила ноги на пол и встала лицом ко мне, потом провела рукой по моим волосам и, поднеся ладонь к носу, с силой втянула в себя воздух.

– Знаешь, ты до сих пор пахнешь так же, как в волчьем обличье.

Сама того не ведая, она сказала, пожалуй, ту единственную вещь, которая способна была заставить меня приободриться. Я протянул ей снимок.

Грейс остановилась на пороге, серый силуэт в тусклом утреннем свете, и так посмотрела на меня: на мои глаза, мой рот, мои руки – что внутри у меня что‑то мучительно сжалось и лопнуло.

Я считал, что я чужой здесь, в ее мире, мальчишка, застрявший между двумя жизнями и несущий с собой все опасности волчьего мира, но когда она произнесла мое имя, явно ожидая, что я пойду за ней, понял, что отдам все на свете, лишь бы остаться с Грейс.