Лето подошло к концу. Мы один за другим начали превращаться в волков. Первыми – самые старшие и беспечные. Вскоре людей в доме осталась жалкая горстка: Бек, державшийся на чистом упрямстве, Ульрик, бравший хитростью, и Шелби, которую держало желание быть рядом с Беком и со мной. И я, потому что был молод и не успел еще исчерпать свой запас прочности.

Никогда не забуду звуков собачьего боя. Тот, кому не довелось этого слышать, не может представить себе первобытную жестокость псов, стравленных с целью уничтожить друг друга. Даже в волчьем обличье мне никогда не приходилось быть свидетелем подобного поединка: члены стаи дрались ради главенства, а не ради того, чтобы убить.

Я был в лесу; Бек велел мне никуда не высовываться из дома, но я, разумеется, вышел прогуляться перед сном. У меня возникла смутная идея написать песню на рубеже дня и ночи, и стихи как раз начали складываться, когда я услышал собачью грызню. Источник звука был где‑то поблизости, в лесу, не на участке мистера Дарио, но это были не волки. Я мгновенно узнал этот волнообразный рык.

А потом я их увидел. В сизых сумерках показались два гигантских белых призрачных пса – чудовища Дарио. Они рвали черного волка, истекающего кровью. Волк, Пол, делал все, что предписывали законы стаи: прижал уши, поджал хвост, пригнул голову – каждой своей черточкой выражая покорность. Но псы понятия не имели о законах стаи; они умели лишь нападать. И потому принялись рвать Пола на куски.

«Эй! – крикнул я, но окрик вышел совсем не такой уверенный, как я ожидал. Я сделал еще одну попытку, и на этот раз из горла у меня вырвалось нечто более близкое к рыку. – Эй!»

Один из псов оторвался от Пола и бросился на меня; я увернулся и перекатился, не сводя глаз со второго белого демона, который пытался перегрызть черному волку горло. Пол отчаянно боролся за каждый вздох, половина морды у него была в крови. Я прыгнул на пса, который вцепился в него, и мы втроем покатились по земле. Чудовище оказалось очень тяжелым, все его тело, как будто состоявшее из одних мускулов, было в крови. Своими слабыми человеческими руками я попытался вцепиться ему в горло – и промахнулся.

Чудовищная тяжесть пригнула меня к земле, и на загривок мне закапала горячая слюна. Я извернулся и в самый последний момент избежал смертоносных челюстей одного пса, но зубы второго сомкнулись на моем плече. Кость ударила о кость, и песьи зубы с тошнотворным скрежетом обнажили мою ключицу.

«Бек!» – закричал я.

В голове мутилось от боли и ужаса при виде Пола, умирающего у меня на глазах. И все же мне вспомнился маленький терьер – стремительный, беспощадный, ожесточенный. Я протянул руку к псу, который рвал горло Полу, схватил его за переднюю лапу и нащупал сустав. Я не думал о крови. Не думал про хруст, который должен был раздаться. Я не думал вообще ни о чем, кроме механического действи...

Кость с треском переломилась.

Собачьи глаза закатились. Из носа у пса со свистом вышел воздух, однако челюсти не разжались.

Заглушающий все инстинкт самосохранения требовал от меня скинуть со спины вторую тварь; она дрожала, челюсти ее раскаленными клещами терзали мое плечо. Мне казалось, я чувствую, как выворачиваются мои кости. Я так и представлял, как мою руку с хрустом выдирают из сустава. Но Пол не мог ждать.

Правую руку я почти не чувствовал, но левой схватил песье горло и стискивал его, выдавливая из пса остатки жизни, пока не услышал его хрип. Я был тем маленьким терьером. Пес упрямо не желал выпускать горло Пола, но я был не менее упрям. Вывернувшись из‑под второго пса, который рвал мое плечо, я мертвой правой рукой накрыл нос первого и зажал ему ноздри. Я ни о чем не думал: мысли мои были где‑то далеко, в доме, в тепле, в музыке, в стихах, где угодно, только не здесь, где совершалось убийство.

Невыносимо долгую минуту ничего не происходило. Перед глазами у меня замелькали огненные мухи.