Изменить размер шрифта - +
Прихожая изобиловала всевозможными кнопками управления, но гостиная представляла собой доисторическую пещеру с громадными камнями и наверняка подлинной греческой амфорой. Войдя через неправильной формы бетонную арку, человек неожиданно оказывался в комнате, вся мебель в которой имела своеобразную зародышевую форму. Здесь были прозрачные диваны, наполненные водой, огромные грибообразные столы с фонтанами, бары, музыкальная аппаратура – последнее чудо техники – и вызывающая галлюцинации стенная роспись.

Клаудин хорошо вписывалась в интерьер: изящная гибкая женщина с платиновыми коротко подстриженными волосами, она сидела, уютно свернувшись калачиком, в кресле. От нее всегда приятно пахло, и она любила потчевать гостей разными изысканными блюдами. Ван дер Валька угощали горячими кусочками свирепых осьминогов и приготовленными с пряностями цыплятами. К этому подали греческую водку и ужасающий македонский коньяк… Гм, Клаудин устроила греческую неделю. Ему нравилось здесь: непринужденная, сердечная, бурлящая жизнью атмосфера. Клаудин напоминала бабочку. Она работала воспитательницей, в детском саду. Каждый раз, встречаясь с ними, Ван дер Вальк поражался их невероятному богатству. Да, соглашались они, сияя: до отвратительности безумно богаты, но разве это не восхитительно? И это действительно было восхитительно.

– Как там Голландия?

– Была страшно возмущена сегодня утром этими неискренними французами. – Радостный возглас в ответ. – А что будет, если я проткну этот диван булавкой?

– Я не думаю, что кто то сумеет это сделать. Этот материал прочен, как задница слона, даже сигаретой невозможно прожечь, но можно попытаться кислотой, – сказал Жан Мишель, готовый в ту же минуту попробовать.

– А если тут окажется голая женщина?

– О, да это часто происходит. Клаудин, голая, прыгает как мячик.

Он взял в рот что то странное.

– Что это?

– Понятия не имею. Это что то коммунистическое. Что то радиоактивное из Японского моря. Так написано на баночке, – ответила Клаудин.

– Я расскажу вам, зачем я приехал, – сказал Ван дер Вальк, после того как заставил себя проглотить странные кусочки. – Я хочу знать все о битве при Дьенбьенфу.

– Бог мой. – Жан Мишель сразу стал серьезным. – Уйма вопросов, оставшихся без ответа. Я был там незримым духом, как ты понимаешь. Мы рассчитали, что, если у Вьета сто пять артиллерийских орудий, лагерю понадобится тридцать тысяч тонн технологических материалов для защиты. Они нашли три тысячи на месте, срубив деревья. Две тысячи были доставлены по воздуху. Остальное вызвало затруднение, что было впопыхах забыто.

– Нет нет, меня интересует не профессиональная статистика, а люди.

– Ланглэ теперь генерал, Бижар наконец тоже. Бречиньяк ушел из армии, и я вижусь с ним время от времени…

– Не сейчас, тогда.

– Тогда… все было странным тогда. Двуличие и притворство. Смотря на это с сегодняшних позиций, трудно поверить, что десять тысяч человек были брошены в ночной горшок без всякой защиты. Вьеты знали наперечет количество таблеток аспирина в пузырьке каждого… им было известно каждое орудие, каждое укрытие, каждая радиограмма. Это не имело значения, конечно – мы могли уничтожить их артиллерийским огнем в ту же секунду, как только они высунулись бы. Что поразительно – несмотря на все, мы почти сделали это. Понимаешь, в апреле, после месячной осады, Бижар высадился с тысячью парашютистами и всыпал им по первое число на «Гюгете» и «Эльяне». Тебе известно, что до последнего дня мы удерживали «Эльян»? Как только вспомню, что вызвался добровольцем прыгнуть туда!.. Надо помнить, что всех, кто побывал там, эта тема сводит с ума. Если твою женщину убил из автомата кто то, кто был там… я (а) нисколько не удивлюсь, и (б) ты никогда его не найдешь.

Быстрый переход