– Оревуар, бай бай, – произнесла она, когда он вернулся. О, эта ужасная манера француженок общаться по телефону, используя идиотские фразы на смеси французского с английским. То же самое было, когда они находились во Франции. В первый же день Арлетт утрировала все: свой акцент, свой аппетит, свою манерность – только ради того, чтобы показать, что она «дома». Ее нельзя было осуждать. Чисто по человечески, даже после двадцати лет жизни в Голландии, продолжать так страстно любить запахи, звуки и воздух своей страны. Это не было шовинизмом. Это было правильно. Так и должно было быть. Интересно, а что чувствовала Эстер? Она так же тосковала по своей «родной» земле, сидя в муниципальной квартирке на стерильной Ван Леннепвег? Какая земля была ей родной? Югославия, которую она, вероятнее всего, никогда не видела? Па де Кале, где она родилась? Бесплодные, то раскаленные, то очень холодные нагорья юго запада? Или Индокитай?

– Напомни мне купить им копченого угря.

– И привезти копченого гуся мне.

– Я позвоню в аэропорт.

Аэропорты… «Ты думаешь, что у них есть завтра рейс на Марсель?» После раздраженных пререканий он заказал билет на самолет компании «Иберия», который должен был доставить его в Париж, откуда через несколько часов ожидания он мог добраться внутренним рейсом до побережья. Но он отклонил два предложения, которые позволили бы ему выиграть один час времени и доставили его «а» – в Ниццу и «б» – в Лион… Тогда он снова пропустил бы обед.

Глава 12

На следующее утро, в одиннадцать часов, комиссар, не забыв копченого угря, был в Схипхоле. Официальный документ удостоверял, что Ван дер Вальк, Питер Саймон Джозеф, вылетает по делам государства Нидерланды (туристским классом). Скучающая девушка в билетной кассе выдала ему неразборчиво, через копирку заполненный билет, в котором значилось, что пассажир совершает полет Амстердам Схипхол до Марселя Мариньяна через Париж Орли, и мелкими буквами пространно разъяснялся смысл Варшавской конвенции. Шовинизм пробивал себе дорогу. Утренняя газета была полна рассуждений о том, какие гадкие эти французы и как они придираются к голландцам по поводу маргарина.

– Не хотела бы я оказаться на вашем месте, – пропищала девушка, невольно повторив слова министра юстиции.

Ван дер Вальк, с его лояльностью к Арлетт, лояльностью к Эстер, лояльностью к Франции, разозлился:

– Занимались бы вы лучше своим делом, милочка. Держите при себе свои мысли.

Арлетт ждала у стойки регистрации пассажиров с сумкой, набитой, как он знал, недорогой в аэропортах косметикой для Клаудин. Ей, как жене полицейского, разрешили пройти за барьер, а поэтому она смогла купить не облагающиеся таможенной пошлиной вещи, которые он обычно брал с собой в поездки.

– Там еще беспошлинное виски, чтобы ты ехал не с пустыми руками.

– Какой там. – Он взял сумку. – Господи, как будто там свинец.

– Я положила твои плащ и костюм, и обувь на толстой подошве, и приличную рубашку, на случай, если ты куда то пойдешь…

– Ох уж вы, женщины… Все, что мне нужно, – это пара чистого белья. – Женщины… Они никогда не знают меры, черт побери, укладывая вещи!

– Это ты так думаешь. Ты не знаешь, что такое Марсель… Собачий холод и проливные дожди… вот увидишь.

– Большое спасибо.

– Я не могу задерживаться… Рут должна прийти из школы обедать.

– А что у вас на обед? – спросил он с тихой завистью.