– Передавал ваши послания в Ханой.

– Гм, да, эта фраза говорит сама за себя. Но разве можно забыть эту радость – Ланглэ, вопящий по телефону на Сованьяка в Ханое – своего лучшего офицера. Теперь… важно помнить… очень юные офицеры, просто мальчишки, взвалили на себя всю нагрузку. Командовали взводом. А это были собравшиеся из десятков разбитых соединений обломки крушения батальона, – испанские анархисты и марокканские бандиты. Фокс, ле Паж, Пичели – сущие дети! Эти дети, – он выбил трубку, – вписали блестящую страницу в нашу историю, чем мы можем чрезвычайно гордиться. Победить и немцев, и югославов, и вьетнамцев – такой винегрет! Не все из этих мальчишек могли быть такими, как Маковяк. Вы слышали историю о нем?

– Нет.

– Он был младшим лейтенантом – последним из покинувших На Сан, еще один укрепленный лагерь на высокогорье. Это было до Дьенбьенфу. Его подобрал какой то лесоруб и доставил обратно в Ханой. Там его спросил один из репортеров, что бы он стал делать, если бы лесоруб не наткнулся на него – только представьте себе, сотни километров джунглей, наводненных вьетнамцами. «Я бы дошел пешком», – ответил этот мальчишка. Это, конечно, только фраза. Мальчик имел в виду, что у него была «барака». Это арабское слово означает ауру везения и непобедимости. Наступил момент капитуляции при Дьенбьенфу. Все мы голодные, понурые, изнуренные, измученные. Руки связаны за спиной телефонным шнуром. Маковяк дезертировал. И вернулся.

Генерал курил свою трубку, Ван дер Вальк – свою сигару.

– Так вот, ничто не связывало этих людей, собравшихся из двадцати разных подразделений, кроме доверия – друг другу – и правды. Многие были убиты, многие погибли от ран, или усталости, или дизентерии во время марша в лагеря. Некоторые, уничтожая свои последние боеприпасы, вступали в борьбу. Некоторые, оглушенные взрывами артиллерийских снарядов, очнувшись, оказывались, окровавленные и заваленные мусором, в руках вьетнамцев. Никто не сдался. Никто. Один дезертировал – Лафорэ. Бедолага. Если посмотреть на него с сегодняшних позиций, то, что случилось с ним, было самой большой неудачей. Ему пришлось пережить такой ад, хуже не придумаешь. Понимаете, мы имели друг друга… и вьетнамцев. Он не имел ничего, даже самого себя.

– Что же все таки с ним случилось?

– Мы сами не знаем – и он никогда не рассказывал. Но, восстанавливая все задним числом, можно представить следующее. Я должен нарисовать это вам… Вы знакомы, возможно, с обычным расположением лагеря?

– Очень приблизительно.

– Ага. Здесь – центральный узел лагеря, кучка небольших холмов. По центру протекает река – Нам Юм. Здесь, слева – «Гюгет». С другой стороны, справа, «Эльян». Взлетная полоса здесь, в центре. А вокруг – вьетнамцы, которые все ближе с каждым днем. Вначале, когда считалось, что войска смогут маневрировать, там были отдаленные укрепленные посты. На расстоянии нескольких километров. «Изабель», которая находилась к югу, была тут же отрезана. К северо востоку, довольно изолированно, на холме – «Беатрис». Это было самое уязвимое место, поэтому его охранял легион. Здесь, к северу над взлетной полосой, на гребне – «Габриэль».

Было решено, что «Габриэль» удерживается войсками не слишком надежно. Так что их передвинули на более сильные позиции – в лучшие природные условия. Два полных защитных кольца, которые прикрывала артиллерия, и контратаковать их можно было, только прорвавшись вдоль взлетно посадочной полосы.