Ван дер Вальк следил за его руками. Положив листок бумаги на сафьяновую книгу записей, генерал быстро чертил по нему карандашом. Рисунок лежал таким образом, что Ван дер Вальк, который сидел по другую сторону стола, видел все вверх ногами, но это нисколько не мешало. Он мог представить себе эти руки, работающие на маленькой парусной шлюпке с той же проворностью, невзирая на поцарапанную ладонь или сломанный ноготь, иногда неловкие от недостатка практики, но всегда решительные. Эти руки могли выдернуть чеку и бросить гранату с той же автоматической легкостью, с какой они снимали колпачок с золотой авторучки.

– 13 марта была атакована «Беатрис», с жестокостью и стремительностью, которые потрясли нас всех. Да, даже нас, находившихся в центральном секторе. Легион, а это был 313 й, был разбит на месте через пару часов, а наша артиллерия оказалась довольно беспомощной. От этой первой атаки Дьенбьенфу так никогда и не оправился. Это сломало Пиро, командира артиллерии. Это сломало Кастри…

Те, кто был на «Габриэль», видели все это. Это сломало их, и разве можно их за это осуждать? Когда они увидели, что от легиона ничего не осталось, они пустились в бегство. Офицеры остались стоять на месте и умирали, в большинстве своем, там, где стояли. Теперь посмотрим внимательно. «Беатрис» не подвергалась никакой контратаке. Все мы были сами не свои от шока и обстрела. Удар обрушился и на «Габриэль» – жизненно важное место для защиты лагеря. Парашютно десантные войска были не в силах что то сделать. Они только что высадились там, были измучены и деморализованы. Те же самые части позже показывали настоящие чудеса, но в тот день, по ряду сложных причин, атака прекратилась. «Габриэль» можно было и нужно было отбить. Но этого так и не произошло. Когда Ботелла, командир 5 го парашютного полка, произвел перегруппировку своих людей, он был так зол и унижен, что половину из них прогнал. «Вы мне не нужны! – орал он. – Убирайтесь к дьяволу или к вьетнамцам, вы мне не нужны». – Генерал покусал черенок трубки. – «Не хочу вас больше видеть», – были его слова. Так вот Лафорэ командовал там ротой. Был ли он там и слышал ли эти слова своего командира? Мы не знаем. Некоторые группы тащились сзади. Некоторые ушли, но залегли на склоне под огнем вьетнамцев. Кто то, возможно, уже убежал. Мы знаем только, что кому то удалось соединиться с беглецами с «Анн Мари» и «Доминик», двух других северных постов, которые пали позже, и укрыться в пещерах.

– Пещерах?

– Да. «Доминик» был единственным из всех постов, который располагался высоко и спускался к Нам Юму довольно обрывистым склоном. Это был песчаный склон, и в нем существовали со стороны реки полости, откуда брали строительный материал. Они спрятались там… между нами и вьетнамцами.

– «Крысы Нам Юма».

– Да. Им не удалось выбраться. Они выживали за счет того, что сумели найти. Они выходили по ночам и воровали сброшенные на парашютах припасы, утаскивали к себе продукты и лекарства… медали… виски… Они жили той жизнью, которой всегда живут дезертиры, презираемые и отвергнутые обеими сторонами. Мы предоставили им защищаться самим.

Голос генерала потеплел и стал чуть хриплым. Даже сейчас, подумал Ван дер Вальк, спустя так много лет эта история продолжает волновать его. Трубка дымила. Генерал сделал легкое движение рукой, словно собираясь сказать: «Передайте эту бутылку».

– Ланглэ решил применить к ним оружие, но какой был в этом смысл? Только лишний расход боеприпасов – мы даже презрения к ним не чувствовали, хотя они предали то, что нам было дорого. Мы понятия не имели о том, что среди них мог находиться офицер десантник.

– Неужели никто не поинтересовался тем, что могло случиться с Лафорэ?

– Вы должны принимать во внимание шок и хаос тех первых дней.