Глава 18

Ван дер Вальк осознал, что крепко держит окурок сигары, словно это было что то драгоценное, и почтительно положил его в пепельницу. Трубка генерала давно потухла и достаточно остыла, чтобы ее можно было набить снова, что и делали сейчас тонкие пальцы. Глядя на эти пальцы, можно было подумать, что единственным трудом последних четырех поколений было набивать трубку, хотя лейкопластырь доказывал обратное. Он почти был уверен, что эти две грязные клейкие полоски были оставлены преднамеренно, для эффекта: маленький символ ранимости – и неуязвимости – парашютно десантных войск.

Что он узнал из этих кажущихся такими нереальными фрагментов военной истории? Почему этот генерал уделил ему так много времени и почему генерал был таким словоохотливым? Не слишком ли прямолинейно и просто – подозревать, что его мучает чувство вины? Нет, если этот человек был замешан в чем то сомнительном во времена Алжира, он не занимал бы сейчас свой пост. Но простое упоминание зловещего имени навело его на воспоминания о забытой теперь моде «в стиле парашютистов десантников», периода 1958–1960 годов, когда изящные женщины в пятнистых платьях, покачивая бедрами, ходили небрежной походкой по улицам Парижа, словно говоря: «Мы те, кто атакует».

Комиссар понимал, что парашютно десантные войска занимали какое то особое положение, что бывали времена, когда они открыто не считались с законом, видя себя спасителями страны, нации, республики… и что один только разговор о Дьенбьенфу даже утонченного офицера кавалериста, сидящего в парижском офисе, возвращал в тот котел. Он должен был позволить этому человеку выговориться. Генерал, как он чувствовал, уже вернулся в сегодняшний день и мог ответить на один два простых вопроса, не исчезнув при этом в душных, тесных лисьих норах «Гюгета» и «Эльяна».

– Так что никто ничего не узнал… пока это не стало известно Эстер. По крайней мере, так мне рассказывали.

– Правильно, первые разоблачения пришли от нее.

– А от кого услышала она?

– От кого же, как не от самого Лафорэ.

– Ужасно…

– Воображаю, – ледяным тоном сказал генерал, – что ему стало до того невыносимо, что он поделился этим – в постели или нет – с человеком, которому доверял.

– А она предала его.

– Поправка. Это он предал ее.

– Вы думаете, что он поэтому ее убил?

– Похоже на то.

Ван дер Вальк не был уверен в этом. Менталитету военного присуще все упрощать, но был ли у Лафорэ менталитет военного?

– Нам неизвестно точно, он ли ее убил.

– Это, – сказал генерал, снова раскурив трубку, – слава богу, не моя проблема.

– Как удобно для вас, – едко заметил комиссар.

– Поймите меня правильно. Если он убил ее – а я считаю, что, скорее всего, это сделал он, иначе я бы не стал вас принимать, – я далек от мысли спокойно умывать руки.

– Дьенбьенфу было ошибкой.

– А кого в этом винить? Наварра с его дурацкими инструкциями, Салана с его коварством, Коньи, тогдашнее правительство, американцев? Если они ответственны, то с тех пор они заплатили за это сполна.

– Все это звучит так нереально.

– А это так и было. Подумайте… американцы… сотня или больше вылетов в день, чтобы защищать пост, на котором было шесть человек во главе с капралом. И в то же время… десять тысяч военных в этом котле считали, что им очень повезло, если прилетало тридцать самолетов.

– И последнее об этом гарнизоне – почему парашютно десантные войска? С легионом все понятно: многочисленный, могучий. И солдаты старой закалки: животики, бороды, обвешаны гранатами, и войсковые лавки, полные вина.