БЕГЛЕЦЫ

Тихий свист. Осторожный, чуть слышный. Он доносился из кустов, росших по склону ближнего оврага.

— Эй, хлопчик, поди сюда! — негромко позвали из кустов.

Толя Прокопенко осторожно раздвинул ветки. Перед ним стоял незнакомый человек лет сорока, бородатый, худой, с глубоко запавшими глазами на бледном лице. Одной руки у него не было, болтался пустой рукав. Голова обвязана тряпкой, одежда изорвана, ступни босых грязных ног опухли, и на них запеклись бурые пятна.

С минуту Толя и однорукий молча смотрели друг на друга. Незнакомец заговорил первым:

— Вот что… Я нездешний. Шел издалека. Видишь, ноги в кровь разбиты? Ослаб. Хлеб давно вышел. И дальше мне идти нельзя… Может, принесешь чего поесть?

— А вы кто такой? Откуда?

Однорукий замялся, но потом решительно мотнул головой и, еще больше понизив голос, глядя Толе прямо в глаза, сказал:

— Бежал я! Из лагеря.

— Из Артемовска?!

— Тсс! Тише ты… Ну да, оттуда! Ранен я был. Видишь? Рука и голова опять же… — Он дотронулся до повязки. — Стала подживать немного, вижу — ноги носят, ну и ушел. А вот сейчас пришлось задержаться…

Кивнув Толе, чтоб шел следом, однорукий стал спускаться в овраг. Они вошли в гущу кустарника. Здесь на подстилке из травы и листьев лежал юноша. Веки его были плотно сомкнуты, он трудно, хрипло дышал.

— Видишь? Совсем без памяти, — сказал незнакомец. — Не могу я его оставить!

Толя постоял в раздумье.

— Ладно, — сказал он, — вы погодите, я сейчас вернусь.

Вскоре он уже стучал условным стуком в Васино окошко. Ему открыли. Пока он, спеша, задыхаясь от быстрой ходьбы, рассказывал о пленных, Домна Федоровна завернула в чистую тряпочку кусок хлеба, два огурца и подала Толе. Через несколько минут оба мальчика шагали к оврагу.

Однорукий ждал в кустах.

— Ох, наконец-то! — он с облегчением вытер рукавом влажный лоб. — Сразу ты мне пришелся по душе. А как ушел, я засомневался. Тут минута с час покажется. Ну, думаю…

Вася подошел к больному, опустился на колени, намочил хлеб в жестянке с водой и поднес к запекшимся губам юноши. Тот не взглянул, не разомкнул губ.

— Не надо, не тронь его, — сказал Однорукий. — Он все равно есть не станет. Пять дней крошки в рот не брал, только пьет.

Он поднял жестянку, смочил тряпку, в которой ребята принесли хлеб, и положил больному на лоб.

Сгущались сумерки. Тишину нарушало слабое журчанье бегущего вблизи родника да тяжелое, хриплое дыхание больного.

— Постой-ка, — внезапно сказал Однорукий, всматриваясь в лицо Васи. — Где же это я тебя видел?

Вася обернулся к нему и вдруг почувствовал, что все у него внутри задрожало от волнения. Он разом вспомнил хмурый, холодный день, колючую проволоку, тяжелые шаги часового и лицо пленного, который беззвучно шептал: «Беги!» Это лицо еще больше осунулось, похудело, обросло бородой, но Вася узнал его.

— И я вас видел! В Артемовске, помните? Я вам хлеб принес, а тут немец… Вы еще сказали: «Беги!»

Однорукий приподнялся, близко и пристально поглядел на Васю и вдруг с силой схватил его за плечо.

— Живой! — воскликнул он.