— Я старше их! — с отчаянием вырвалось у Анатолия.

— Знаю! Но вы очень нужны здесь… Ведь то, что вы делаете, не игра в прыгалки. Это тоже настоящая борьба!

— Спасибо, хлопцы! — Андрей Михайлович крепко обнял ребят. — Никогда вас не забуду!

Пока артемовские беглецы укрывались в овраге, Вася и Толя ничего не говорили о них остальным ребятам, кроме Володи Моруженко. Это стало у них твердым правилом: каждый знал то, что поручено ему, и один лишь командир знал все, что делали остальные. Поэтому Вася с Толей сами помогли Андрею Михайловичу похоронить Сережу и ни словом не обмолвились друзьям о том, что произошло. Только позже, когда удалось переправить Андрея Михайловича к партизанам, Вася все рассказал ребятам.

…Домна Федоровна посадила полевые цветы на незаметной могиле Сергея. Она часто приходила сюда. И плакала о сыне, о себе, о далекой незнакомой женщине, которая где-то там, в Москве, с тревогой и болью думает о своем мальчике и не знает еще, что никогда уже его не увидит.

ОБЫСК

Беда пришла в один из тихих летних дней. В этот день село выглядело особенно мирно. Мирно стояли мазанки, мирно шумели тополя, никем не взращенные, цвели в садах мальвы и голубой вьюнок. Одни фашисты ушли, другие еще не явились. Через Покровское пока что немецкие части проходили, задерживаясь лишь ненадолго. Однако жители знали, что новые вражеские части могли нагрянуть к ним в любой час.

Домна Федоровна была одна в своей хате.

Когда Домну Федоровну томила тревога, она всегда начинала прибираться в доме. Вымоешь пол — глядишь, легче стало. Но сегодня тревога не проходила. Ну ладно, Вася, Борис, Толя Прокопенко — они постарше, у них голова на плечах. А эти… Лена, Володя, Оля… Ведь они же еще несмышленыши! Могут и забыть, и проболтаться, и осторожности той у них нету. А взялись за дело, которое смертью пахнет.

Ей бы их припугнуть, объяснить, чем это может кончиться, а она еще с советами своими лезет — как получше врагу насолить; листовки пишут — разные слова им подсказывает. Ох, не поблагодарят ее за это их родители!.. А похудели как ребята, вспоминала Домна Федоровна, и сердце у нее заходилось от жалости. Анатолий Прокопенко уж каким богатырем был, когда на школьных вечерах физкультурники пирамиды показывали, скольких ребят он на себе держал. Теперь и половины от хлопца не осталось. Бориса, того и подавно ветром качает, в чем только душа держится, потому что, если случится дома какой кусок, все матери норовит подсунуть, а про себя говорит, что у Носаковых поел. А уж какая у них с Васей еда. Насушила летом щавеля, кореньев разных, картошки немного на огороде накопала — вот и все их запасы. Разотрет сухие коренья, просеет через сито, горсть мучицы для связи подмешает — и галушки готовы.

Зато сегодня у них будет пир горой. Галина принесла пузырек подсолнечного масла, немного свежих овощей, фасоли. И Домна Федоровна наварила большой чугун борща. Борщ уже упрел, она отставила его на край плиты и поискала глазами: что бы еще сделать, на что бы еще убить время, которое в Васино отсутствие тянулось особенно медленно. И вдруг кто-то позвал ее с улицы:

— Тетя Домна!

Домна Федоровна распахнула окно и увидела Надю.

— День добрый, — сказала она.

— Добрый день, тетя Домна. Вот я вам гостинец принесла. — Надя говорила негромко, певуче, и обычно строгие зеленые глаза ее лукаво поблескивали.

— От кого же гостинец? — тихо спросила Домна Федоровна.