– Где Люси?

– Успокойтесь, Семен, – сказал Генрих. – Все смотрят телевизор, а вы мешаете.

Не оглядываясь, на звук Артист выпустил по экрану короткую очередь. Кинескоп взорвался, осыпав всех стеклянной пылью. Не знаю, намеренно он это сделал или так получилось само собой, но я почувствовал облегчение. Он избавил обычных, ничего не подозревавших людей от ужаса Апокалипсиса. А для них это был бы настоящий Апокалипсис. И настоящий ужас.

– Где Люси? – повторил Артист.

– Серж! – приказал мне Генрих.

– Сенька! – заорал я. – Ты что, опупел?! Немедленно отдай ствол!

Но он будто и не услышал меня.

– Я знаю, где она! – сказал он и выбежал в коридор. Я рванул следом. Генрих – за мной. А за ним – Боцман, Муха и Док.

Артист опередил нас на полминуты. Еще из приемной мы услышали автоматную очередь, а потом увидели картинку, которая была, пожалуй, эффектней, чем захват атомной электростанции неизвестными террористами.

Замок на двери компьютерной был будто вырезан очередью из «узи» с его скорострельностью тысячу четыреста выстрелов в минуту. Посреди комнаты стоял Артист, безвольно опустив руку с «узи», и молча смотрел на труп Люси Жермен. А потом поднял голову и посмотрел на нас.

Вот тогда я и понял, что он когда‑нибудь обязательно сыграет Гамлета.

Потому что он плакал. По‑настоящему. Молча. Слезы катились по его светлой, отросшей за ночь щетине и скапливались в углах рта. Он осторожно обошел то, что когда‑то было блистательной Люси Жермен, аккуратно прикрыл за собой дверь и взглянул на Генриха.

– Зачем вы убили ее? – негромко спросил он и тут же вскинул «узи» с такой стремительностью, что Мухе пришлось совершить лучший в своей жизни бросок, чтобы успеть перехватить его руку. Три или четыре пули выбили из паркета щепу, а затем раздался сухой щелк. Рожок автомата был пуст. На помощь Мухе кинулись Боцман и Док. Артист отбивался как бешеный. И если бы не Док, даже не знаю, как бы ребята с ним справились.

Наконец, они притиснули его к полу. Он немного полежал, а потом хмуро сказал:

– Отпустите.

– А будешь хорошо себя вести? – спросил Муха.

– Буду, – пообещал Артист.

Его подняли. Он прислонился к стене, немного постоял и нацелился указательным пальцем в грудь Генриха:

– Тебе конец, сука. Понял?

Генрих сунул правую руку в карман пиджака.

– Не делайте этого! – предупредил я. Но он не внял. В руке его появился «глок» – и очень быстро, нужно отдать Генриху должное, почти мгновенно. И тут уж мне пришлось проявить некоторую расторопность. Хороший инструмент ПСМ, точный. Его пуля вышибла «глок» из руки Генриха с такой силой, что австрийская пушка шмякнулась о стену и грохнулась на паркет прямо под ноги Рузаеву и Азизу, которые появились в дверях кабинета и обалдело наблюдали за происходящим.

– А я ведь предупреждал, – мягко укорил я Генриха, который скрючился над отсушенной выстрелом рукой. Но левую руку, в которой был взрывной блок, из кармана все же не вынул.

– Что тут творится? – заорал Гринблат, протискиваясь в кабинет с камерой.

– Хватит съемок, – сказал я ему. – Вы уже наснимали на Пулитцеровскую премию.

Ничего не происходит. Давайте выйдем на минутку, – обратился я к Генриху. – И снимите вашу идиотскую «ночку», вам сейчас не от кого прятать лицо.

Он стащил «ночку», вытер обильный пот и послушно вышел за мной в приемную. Я плотно прикрыл за собой дверь и сказал:

– Вам нужно немедленно убираться со станции.