Однако Эмиль и Эмилия хороши, по крайней мере сейчас, в лето своей юности, когда черты их еще не начали грубеть, делая прекрасного андрогина пригодным для своей судьбы. Вернее, для судьбы, которая ему светит едва ли не с рождения — стать звездой в цирке уродов, услаждать публику пением, танцами, а то и чем покрепче, позабористей. Или превратиться в резиновых кукол в руках богатого извращенца.

Я сглотнул, представив себе самые страшные кошмары близнецов. Сочувствуя, жалея и мечтая оказаться там, где Эмиль-Эмилия, растеряв весь свой лоск и всю свою независимость, жмутся ко мне и нашептывают непристойности в оба моих уха. Интересно, «поводок» достаточно гибкий, чтобы они могли повернуться лицом друг к другу?

Да, я не был чист помыслами, предлагая своему журналу разворот и интервью с самыми загадочными уродцами нашего города. Но скажите мне, праведные, кто из вас остался чист или хотя бы равнодушен, глядя на это совершенство? Насмешница-природа, смещающая органы, кости и мышцы в прижатых друг к другу зародышах, словно поцелуй злой феи, избавляет разом и от любви, и от веры в любовь. Близнецам досталась добрая фея: общий кровоток сохранил жизнь обоим, но не искривил ни единой косточки в долговязых, изящных телах. И даже несвойственная сиамцам плавность движений превратила обычные движения в вечный танец бок о бок — и никогда лицом к лицу.

Для того, чтобы встать лицом к лицу с ними обоими, они выбрали меня. Как было сказано в объявлении, их интересовал «привлекательный молодой человек в возрасте до тридцати, без предрассудков, тройка по шкале Кинси». Переводилось оно как «наглый ублюдок, трахающий все, что шевелится». Я откликался и не на такое, когда вкус к жизни превращался в изжогу. Проносясь галопом по всем предложениям подряд, я открыл и это, открыл свой ящик Пандоры. И пропал.

Первую минуту казалось: на фотографии две хорошеньких девчонки, сестры, видать, решили завязать с вечным соперничеством и выбрать на двоих одного меня, такого красивого. Умеренно захотелось экзотики, невиданных услад, достойных элитного борделя, — и грязи, такой же, как в элитном борделе, захотелось тоже. Неделя на охмурение сестричек, сказал я себе, две на секс-марафон, две на расставание друзьями. Отпуск плюс майские выходные, сладкие, жаркие деньки, которые придется потратить, утешая двух расстроенных красоток.

Четкие планы полетели в ад белыми голубями, едва я понял, С КЕМ довелось встретиться в бескрайней гостеприимности вирта. Никогда не забуду чувства, меня охватившего. Его можно было назвать только так — тошнотворное возбуждение. Зрелище, которое являли собой близнецы, завораживало и отвращало одновременно. Я делал все, чтобы выглядеть любезным до безразличия, но взгляды Эмиля из-за плеча сестры и улыбка Эмилии, сверкавшая прямо в камеру, говорили: мне не удалось. Не удается и сейчас, когда мы встретились и по закону отношений вирта и реала должны разочароваться друг в друге. Я предполагал, я надеялся, что так и будет.

Диктофон прикрывает мое замешательство, словно отступление с поля боя. Его можно до черта времени настаивать, проверять, повторяя по слогам свой последний вопрос…

— Какие длинные слова, — бормочет Эмилия, улыбаясь моей скромной попытке выпендриться. — Хотелось бы мне, чтобы так и было. Но — нет.

Эмиль за спиной Эмилии качает головой: нет. И еще раз: не спрашивай. Я смиряюсь и не настаиваю.

Он манипулятор и провокатор, мой Эмиль, поэтому с равной легкостью добивается от меня и инициативы, и пассивности. Он как луна — половина его всегда скрыта. В отличие от сестры, которая всегда на шаг, на слово, на мысль впереди.