Пелам Вудхаус. Дживс и песнь песнейДживс и Вустер - 19
Забрезжил новый день, горяч и свеж, и в строгом соответствии с принятой мною в то время политикой я, сидя в ванне, пел «Моего сыночка», когда за стеной послышались тихие шаги, а затем сквозь дверь просочился голос Дживса: — Прошу прощения, сэр. Я как раз добрался до одиноких ангелов — здесь от исполнителя требуется абсолютная сосредоточенность, без которого немыслимо добиться эффектного финала, — но прервал трансляцию и сдержанно отозвался: — Да, Дживс. Реките. — Мистер Глоссоп, сэр. — Что с ним? — Он в гостиной, сэр? — Молодой Таппи Глоссоп? — Да, сэр. — В гостиной? — Да, сэр. — Желает меня видеть? — Да, сэр. — Гм! — Сэр? — Я лишь сказал «гм», Дживс. А теперь открою вам, почему я сказал «гм». То, что поведал мне этот человек, представляло необычайный интерес. Известие о приходе Таппи меня немало удивило — ведь он выбрал для визита время, когда, как ему прекрасно известно, я имею обыкновение принимать ванну, а следовательно нахожусь в стратегически превосходной позиции, чтобы запустить в него мокрой губкой. Я резво выскочил из ванной и, препоясав чресла полотенцем, направился в гостиную. Молодой Таппи Глоссоп стоял у рояля и одним пальцем наигрывал «Моего сыночка». — Ку-ку! — произнес я с оттенком высокомерия. — А, Берти! — сказал Таппи. — Послушай, Берти, ты мне нужен по важному делу. Я видел, что юный негодяй растерян. Он переместился к камину и тут же в смущенье смахнул на пол вазу. — Дело в том, Берти, что я помолвлен. — Помолвлен? — Да, — подтвердил он, застенчиво роняя за каминную решетку рамку с фотографией. — То есть, почти. — Почти? — Ну да. Тебе она понравится, Берти. Ее зовут Кора Беллингер. Она берет уроки — собирается петь в опере. Потрясающий голос. И глаза — черные, сверкающие. А какая душа! — Но что значит твое «почти»? — Видишь ли, прежде чем заказывать подвенечное платье, она желала бы уяснить одну деталь. При благородстве характера и прочих достоинствах Кора совершенно не выносит всего, что хотя бы отдаленно напоминает доброе дружеское подшучивание или розыгрыш. Будь у меня такая склонность — это ее собственные слова, — она и разговаривать со мной не стала бы. И вдруг, такое невезенье — она, похоже, прослышала о моей маленькой шалости в «Трутнях» — да ты, Берти, я уверен, и забыл об этом. — Отнюдь! — Нет, нет, не то чтобы забыл. Никто так славно не смеется, вспоминая об этой шутке, как ты, Берти. Так вот: не мог бы ты при первом же удобном случае со всей решительностью объявить Коре, что в этой истории нет ни крупицы правды. В твоих руках, старина, мое счастье, понимаешь? Разумеется, после таких слов у меня не было выходя. У нас, Вустеров, свой кодекс чести. — Что ж, ладно, — сказал я без тени энтузиазма. — Ты настоящий друг, Берти! — Когда я увижу эту несчастную? — Не называй ее несчастной. Я уже все продумал — сегодня мы придем к тебе обедать. — Что? — В половине второго. Решено. Отлично. Превосходно. Спасибо, Берти, я знал, ты не подведешь. Он ушел, а я обратился к Дживсу, который возник рядом с подносом. — Сегодня обед на троих, Дживс. — Слушаю, сэр. |
