Мы дремали. Голова Энни лежала на моем плече.

— Все хорошо? — спросила она.

— Поверить не могу, как хорошо.

Лица ее я не видел, но почувствовал, что она улыбается.

— После стольких лет эта спальня, наконец, используется не только для сна.

— Твой отец вообще жил тут?

— Недолго. Я вообще начала возвращаться сюда лишь потому, что Майку здесь нравится. Иногда я готова признать, что он практически наверняка умрет, но чаще всего отказываюсь в это верить. Просто отворачиваюсь. Договариваюсь с собой: «Если он не поедет в Джойленд, то не умрет. Если я не помирюсь с отцом, чтобы тот смог приезжать и навещать внука, он не умрет. Если мы просто останемся здесь, он не умрет». Пару недель назад, когда мне пришлось впервые в этом сезоне надеть на него пальто для прогулки по пляжу, я заплакала. Когда Майк спросил, что случилось, я ответила: женские дни. Он знает, что это такое.

Я вспомнил, как Майк сказал ей в больнице: это же не насовсем. Но, рано или поздно, «насовсем» случится. Так происходит со всеми нами.

Она села, укутавшись в простыню.

— Помнишь, как я сказала, что Майк оказался моим будущим? Моей блестящей карьерой?

— Да.

— Я ведь ни о чем другом и думать не могу. Всё, кроме Майка — это просто… пустота. Как там говорится? В Америке не играют вторых актов.

Я взял ее за руку.

— Не думай о втором, пока не закончился первый.

Она высвободила руку и нежно провела ладонью по моему лицу.

— Ты молод, но вовсе не глуп.

Было приятно это слышать, но чувствовал я себя все-таки глупо. С одной стороны, из-за Венди. С другой… я вдруг поймал себя на мысли о тех фотографиях из папки Эрин. Было в них что-то…

Она снова легла. Простыня соскользнула, обнажив ее соски, и я вновь почувствовал знакомое напряжение. Да, все-таки хорошо быть двадцатиоднолетним.

— В тире было весело. Я уже и забыла, как иной раз это здорово: просто дать рукам и глазам делать свое дело. Отец впервые дал мне ружье, когда мне было шесть лет. Маленькую однозарядку двадцать второго калибра. Мне она нравилась.

— Правда?

Она улыбнулась.

— Да. Это было нашей общей страстью. Единственной, как выяснилось. — Она приподнялась на локте. — Он же продавал всю эту чушь насчет адского пламени и серного запаха с юношеских лет. И речь не только о деньгах: его собственные родители прожужжали ему все уши это ерундой, и, не сомневаюсь, он верил каждому их слову. Хотя знаешь что? Он по-прежнему в первую очередь южанин, и лишь во вторую — проповедник. У него есть пикап за пятьдесят тысяч долларов, но пикап всегда останется пикапом. Он обожает печенье и подливку в «Шонис». Образчиком уточненного юмора для него являются Минни Перл и Джуниор Сэмплс [участники комедийного шоу Hee Haw, шедшего на экранах США с 1969 по 1992 год, прим. пер.]. Он обожает разухабистые песенки. И ему нравятся его пушки. Мне плевать на его дела с Иисусом, да и пикапами никогда не интересовалась, но вот оружие… эту страсть он дочери передал. Постреляю — и чувствую себя лучше. Дурное наследство, верно?

Я ничего не ответил — лишь выбрался из постели и открыл две бутылки «Колы». Одну протянул Энни.

— Штук пятьдесят он держит у себя дома в Саванне — по большей части ценный антиквариат — и еще полдюжины хранится здесь, в сейфе. У меня самой в Чикаго два ружья, хотя до сегодняшнего дня последний раз я стреляла два года назад. Если Майк умрет… — Она приложила бутылку ко лбу, словно пытаясь унять головную боль.