– Люминиевая, люминиевая у него лодка, – поддакнул Карпыч.

– А однажды, было это лет пять или шесть тому, он продавал на рынке, возле речного вокзала, тушки енотовые.

– А отчего ж, он может. Что ты, Ильинична, зверя он знает всякого.

– Да, да, – я подошла к нему и спросила, не найдется ли у него шкурки енотовидной собаки. «Нет, – говорит он мне, – матушка, шкурки все сдал», и тут он мне будто знакомым показался. В глазах что‑то… Я ему тогда: «Вы меня извините, но я вас где‑то видела». «А это очень даже возможно, матушка». Да как закричит на весь рынок: «Кому сала енотового? Кому лечиться? Кому жениться? Налетай, туберкулезные, налетай, болезные!..»

– Он, он самый, – сказал Карпыч, – он кабы мастером не был, так прямо кловун, шут балаганный.

– Ой, Карпыч, может, это все только твои страхи? – спохватилась Ирина Ильинична. – Карта могла быть и потеряна, и продана, да мало ли что, может, ты ошибся, хотя нет, нет, не сердись только. Я тебе верю.

– Оперативная карта была, Ильинична, чтоб ее кто продал? Слышь, Ильинична, у тебя фотографии не сохранилось, той, помнишь, что сняли с мертвого?

– Кажется, есть…

– Там же весь штаб калныковский, может, кого знакомого стретим?

– Тогда посиди тут, Карпыч. Я сейчас приду.

Ирина Ильинична быстро вышла из кабинета и вскоре вернулась с большой синей папкой,

– Вот тут калныковцы, здесь не одна фотография.

Ирина Ильинична развязала тесемочки и раскрыла папку. Среди десятков фотографий сожженных деревень, виселиц с почерневшими телами повешенных, железнодорожных станций – на перронах кучками полураздетые трупы – отыскалась и фотография, найденная в свое время среди бумаг застреленного партизанами калныковского офицера. Был на ней запечатлен весь штаб атамана. Каждый сидевший в двух первых рядах был помечен аккуратным номерком тушью, а на обороте карточки, против нсмерка, тонким «писарским» почерком значилось его звание и фамилия.

Ирина Ильинична достала из стола очки и вместе с Иплдрмоном Карпычем принялась изучать фотографию. Водя сложенным ногтем по ряду усатых физиономий, Карпыч время от времени приговаривал: «Ловись, рыбка, большая и маленькая».

– Стеклышка‑увеличилки у тебя нет, Ильинична? – спросил он.

Ирина Ильинична протянула ему лупу в черной оправе, и Илларион Карпыч перешел к следующему ряду.

– Вот он, – сказал он спокойно и подчеркнул ногтем чье‑то лицо.

Ирина Ильинична рассмеялась,

– Ну, что ты, Карпыч, это же красавец, такой видный, холеный. Это штабс‑капитан Мезенцев…

– Он, он, – настойчиво повторил Карпыч, только морда подряпана, да ногу волочит.

– Да что ты, уж кого‑кого, а Мезенцева я отлично знаю. Он же меня лично допрашивал, вон недавно, когда было столетие города, товарищи из партархива зачитывали на собрании протоколы допросов, среди них был и мой. Это зверь, я была бы довольна, если бы это был он, но нет… – И Ирина Ильинична покачала головой.

– Что это ты раскудахталась, Ильинична? – сердито спросил Карпыч. – Ты возьми увеличилку и смотри сама.

Ирина Ильинична осторожно взяла из рук Карпыча фотографию, из рукава достала платочек и пцатедьно проторяв лупу. Потом внимательно взглянула на отчеркнутое ногтем лицо и мертвенно побледнела.

– Глаза. – сказала она, – никаких сомнений. Мезенцев. – Она быстро перевернула фотографию, пробежала глазами мписок членов калныковского штаба.