– Благодарю покорно! – ответил, как и положено, Лешка и добавил уже озорно от души: – Да вы и сами не переживайте, ваше превосходительство. Я ведь молодой, а до генералов мне не так уж и далеко! – и, резко развернувшись, выкрикнул, как и все: – Служу России и матушке императрице!

– Молодец, орел! – расслышал он за спиной, чеканя строевым к своему месту. А по площади уже неслось:

– Поручик Милорадович – чин капитан-поручика и три тысячи премиальных! Подпоручик Гусев – чин поручика и две тысячи премиальных! Подпоручик Бестужев – чин поручика и две тысячи премиальных! Прапорщик Хлебников – чин подпоручика и полторы тысячи премиальных!

– Хорошо, Ваше благородие, красота-а, – оглядывая Лешку со всех сторон, в восхищении протянул Данила. – Мы с Федоткой из интендантов чуток ваш доломан приталили, и галуны на него, те, что поярче, еще нашили. Ох и красиво же получилось!

Ростового зеркала в роте не было, и Лешка крутил небольшое овальное и так и эдак, рассматривая в нем свое отражение.

«А что! Очень даже неплохо, – подумал он. – Мундир хоть и не такой яркий, как у тех же гренадеров или гусар, и весь в неброском черно-зеленом цвете, но смотрится вполне себе даже солидно. Сапоги надраены до блеска, волчий, черный, с синим отливом хвост на парадном его картузе распушен, Кагульская медаль и Георгиевский крест аж горят и светятся начищенным серебром. На черном широком поясе сабля в отделанных и красиво украшенных ножнах. Лицо вот только какое-то обветренное, с конопушками у носа. Шрам этот кривой на щеке и над бровью, царапина на подбородке, словно у мальчишки-драчуна, а не у солидного командира отдельного воинского подразделения. А-а-а, да и бог с ним, с этим лицом! – усмехнулся Алексей. – Не на бал-маскарад в Питерском салоне, а к другу-сослуживцу на семейный ужин собираюсь!»

– Спасибо, Данилка, – поблагодарил вестового Алексей. – Прямо хоть на аудиенцию к самому командующему иди, – и тут же поплевал через плечо. – Чур меня! Этого только еще не хватало!

До снимаемого Милорадовичами домика нужно было пройти через весь центр города, и четверо идущих по нему молодых обер-офицеров в своей начищенной форме вызывали живой интерес у всех встречных. Гражданские, особенно из женской половины, провожали их внимательными взглядами. Встречные офицеры отдавали уважительно честь, а от идущего по каким-то своим делам пехотного солдатского строя с оранжевыми погонами на плечах вдруг раздалась команда, и он затопал «строевым» по Бухарестской улице. Ведущий роту поручик вскинул ладонь к своей черной шляпе, принимая ответное приветствие от егерей.

– Гляди-ка, братцы, а нас уважают! Эх, все же хорошо, что я к вам в егеря перешел! – воскликнул Бестужев, поглаживая золотой герб на новеньком нагрудном горжете. – А то так бы и ходил в полку строем – ать, два, левой, ать, два, правой! Еще бы мой батенька взглянул на меня, вот бы радости-то старому подполковнику было! Командир, ты же меня и правда на побывку через годок отпустишь?

– А как же! Конечно, отпущу! – усмехнулся Лешка. – Ты же три штуцера привезти в роту обещал. Как вот тебя теперь не отпустить? Кем там у нас дядя на Тульском казенном заводе служит?

– Ну да, – вздохнул поручик, – обещал. Главным инспектором, и уже шестой год. Алексей Петрович, так вроде бы про два в роту и про один себе у нас тогда разговор был?

– Так, а чего голос-то такой смурной, поручик? Что-то в нем живой радости не слышно! – подколол друга Гусев.