-
Риск сведен до минимума. Даже если вход в посольство охраняют - а его
наверняка охраняют, - у меня теперь в кармане надежный паспорт, который
дал Роумэн: "Я обращаюсь к русским за визой". Там я в безопасности, там я
спасен, и случится это через шестнадцать часов, если аэроплан не попадет в
грозу и молния не ударит по крылу, не откажут два мотора и не случится
самозагорания проводки, сокрытой - для максимального комфорта - под мягкой
кожей обивки фюзеляжа.
Кстати, - подумал Штирлиц, - я однажды вспоминал уже наш разговор с
папой о культуре; это было на той страшной конспиративной квартире
Мюллера, когда его доктор делал мне уколы, чтобы парализовать волю... Я то
и дело цепляюсь, словно за спасательный круг, за папу. И тогда папа спас
меня, не дал сломаться; он постоянно во мне; воистину, веков связующая
нить. Лицо его у меня перед глазами, я слышу его голос, а ведь последний
раз мы виделись двадцать пять лет назад в нашей маленькой квартирке в
Москве, когда я обидел его, - никогда себе не прощу этого. Видимо,
ощущение вины и дает человеку силу быть человеком; тяга к искуплению -
импульс деятельности, только в работе забываешь боль.
А каково будет Роумэну, если я выйду из самолета, чувствуя, что сил
продолжать борьбу нет? Каково будет ему остаться одному? Я ведь пообещал
ему не уходить, обговорил формы связи, породил в нем надежду на то, что
буду рядом. Я готов к тому, чтобы стать лгуном? Изменить данному слову?"
Штирлиц вернулся на свое место; стюард попросил его пристегнуть
ремни.
- Через тридцать минут мы сядем в Лиссабоне, сеньор. Еще виски?
- А почему бы и нет? Вы давно летаете на этом рейсе?
- Третий месяц, сеньор. Я был среди тех, кто открывал линию.
- Полет утомителен?
- В определенной мере. Но зато абсолютно надежен. Не зря ведь ученые
считают, что на земле и в океане куда больше возможностей попасть в
катастрофу. Вы, кстати, застраховались перед вылетом?
- Нет. А надо было?
Стюард пожал плечами:
- Я-то застраховался на пятьсот тысяч, пятую часть оплатила фирма; у
меня жена ждет ребенка...
- Боитесь перелета?
- Ну что вы, сеньор, - ответил стюард, - такая надежная машина,
гарантия безопасности абсолютна...
По тому, как парень ответил ему, Штирлиц понял, что тот боится. "Да и
сам ты побаиваешься, - сказал он себе, - нет людей без страха; есть
бесстрашные люди, но это те, кто умеет переступать страх, знакомый им, как
и всем другим; очень скверное чувство, особенно если боишься не только за
себя, но и за тех, кого любишь, а еще за то, что у тебя в голове, что
необходимо сохранить для пользы дела, рассказав об этом, известном одному
лишь тебе, всем, кого это касается. А ведь то, что знаешь т ы, касается
всех, потому что никто не знает нацизма, как ты, никто из выживших. |