Согласно гуглу, самый простой способ раздражить человека – это перевозбудить его. Сначала Грейсон заставил меня выпить четыре банки «Ред Булла». Затем заперся вместе со мной в комнате, включил стробоскоп, какую-то бесящую дэт-метал музыку и забросал меня изюмом. Все без толку. Тогда он достал из рюкзака водный пистолет.

И сказал, что остановится только с моей подачи. В конце концов я не выдержала и бросилась отбирать пистолет, Грейсон в ответ замучил меня щекоткой – я чуть не обмочилась в штаны.

Так что в итоге вместо впадения в ярость я оказалась намокшей, с изюмом в волосах и прижатой Грейсоном к кровати. Что стало перебором для его крохотных остатков сдержанности. Он поцеловал меня, и даже со стробоскопом и ревом дэт-метала я ему ответила. И мы еще долго не отлипали друг от друга. Так и застала нас моя мама, вернувшись с работы.

Грейсон пытался объяснить ей, что это во имя науки. Я винила во всем «Ред Булл». Но мама не принимала никаких оправданий. Она усадила нас и потребовала рассказать, что на самом деле происходит. Я показала свой научный дневник в надежде смягчить ее. Это помогло, но окончательно она успокоилась, только когда прочитала дневник Грейсона.

Не знаю, что он там написал, но это явно не столько относилось к науке, как он уверял. Прочитав его пролог, мама отправила нас готовить ужин, пока сама, свернувшись в кресле калачиком, поглощала оставшуюся часть дневника, словно это была одна из ее мыльных опер. Пару раз я слышала ее громкий смех, а когда она закончила, на столе осталась небольшая кучка бумажных салфеток.

Мама всегда любила Грейсона, но после прочтения дневника, похоже, влюбилась в него по-настоящему. Ну, как в моего героя. Она полностью простила нас за целовашки на моей кровати за закрытой дверью и вообще вела себя так, будто мы однажды поженимся.

Тем не менее она не побрезгала пригрозить ему расправой, если он хоть пальцем тронет меня во время завтрашней ночевки. Вообще-то, мне кажется, она планировала примотать нас обоих скотчем к своим кроватям.

Днем позже на склонах мы с мамой оказались вместе на горнолыжном подъемнике, и я не удержалась от вопроса:

– Что, блин, написано у Грейсона в дневнике?

Мама улыбнулась мне с влюбленным блеском в глазах.

– Он такой хороший мальчик, правда? Отрадно, что он тебя поддерживает.

Я вздохнула. Черта с два она мне расскажет. Грейсон совершенно запудрил ей мозги.

После минутного молчания мама сделала большой глоток холодного, свежего, горного воздуха.

– Знаешь, Эйвери, я задолжала тебе извинение. – Ее голос вдруг стал тоньше. – Тебе и Эйдену.

– За что?

Я повернулась к маме и, к удивлению, увидела, что она плачет.

– Вы двое всегда так хорошо ладили, а мы с Шерил никогда не думали, чем это может для вас обернуться. Это мы виноваты в том, через что вы с Эйденом сейчас проходите.

– Мам, – я попыталась ее обнять, и хотя из-за курток руки сомкнуть не удалось, вышло все равно неплохо, – не вини себя. Мы с Эйденом во всем разберемся. Хватит уже злиться на Шерил. Извинись перед ней. Эйден обидел меня, но в этом нет ее вины. Как и твоей.

– Я больше не злюсь на Шерил, – призналась мама и стянула перчатки, чтобы вытереть слезы. – Я виновата не меньше нее. Мы не установили между вами надлежащие границы, когда вы росли. Мы понятия не имели, что с вами делаем.

– Вы обеспечили нас любящей средой и прекрасным примером здоровой дружбы, не более.

Мама печально улыбнулась.

– Как знать, но ваши отношения с Эйденом не были здоровыми, и никто из нас этого не заметил.

Вот это новость.

– Что ты имеешь в виду?

– Благодаря дневнику Грейсона я поняла, что, возможно, тебе это было нужно. Мне жаль, что тебя ранили. Эйден явно сплоховал – ну, сделал как смог, но я с ним согласна: вам двоим нужно немого личного пространства.