|
.. Когда же избавленье? Хоть бы смерть пришла... Он тонок, сутул и чрезвычайно бел лицом. Большой орлиный нос заострился, щеки впали, он - как чахлое, лишенное воздуха и света дерево. Длинные, белокурые, чуть седеющие волосы раскинуты по плечам, как у монаха. Одежда грязная, старая, в заплатах. - Григорий, Григорий, Григорий мое имя... А где же Иоанн? Нету Иоанна. Все мне говорят, что нету. А был, а был. Они все врут, колдуны проклятые, шептуны. Они сглазили меня, лихоту на мой разум напустили. Огнем на меня дышат. Смрадом адовым. А я помню, что был я рожден Иоанном. Я принц, я повелитель здешней империи. - Ты что это такое выборматываешь, Григорий? - скрипучим голосом спрашивает его старый солдат в седой щетине, он сидит у стола, вяжет себе кисет из гарусной шерсти. - Я ничего, ничего, дядя, - поворачивается к нему Иоанн, на мгновенье закрывает белыми ладонями лицо, как бы собираясь разрыдаться, затем закидывает руки назад, и стуча грубыми башмаками, начинает быстро шагать по сводчатому каземату. Он морщит лоб, угрюмо смотрит в пол, думает. Шаги его мерно брякают железными подковами в камень плит, а старому солдату грезится, что за окном чья-то тяжелая рука загоняет в гроб гвозди. Узник остановился, жалостно посмотрел в глаза солдату и тихим голосом, слегка заикаясь, заговорил: - А слыхивал ли ты, солдат, житие Алексея человека божьего? Четьи-Минеи, вот она книжица-то, эвот! Он был сын царский, и в юности покинул дом отца своего, и покинул супругу милую, и всю царскую пышность отмел, и, отряся прах от ног своих, сокрылся... Ты слышишь, солдат? - Сказывай, сказывай, слышу. Я божественное люблю... - солдат остановил вязанье, облокотился на стол, а сухими кулаками подпер скулы, отчего углы глаз перекосились, полезли к вискам, как у китайца, и с вниманием стал вслушиваться в речь узника. - И вот много лет минуло. И стал Алексей, царский сын, нищим. И приходит он как-то ко двору в рубище и с сумкою для корок хлеба. И просит слуг: "Помогите ради Христа на пропитание убогому". А слуги, не узнаша его и схватив вервие, гнаху вон... - вдруг узник подбежал к солдату и, бросив руку на его плечо и согнувшись, закричал: - Алексей, царский сын, - это я! Вот я нищ, убог, возвращаюсь в царский дом свой... И вы слуги мои, не признав сына царева, гоните меня! Солдат вскочил и, подхватив вязанье с клубком шерсти, пятился от Иоанна. - Не бойся меня, солдат... Я смирный. Вот сжалится бог надо мной да посадит меня царем царствующим, я тишайший буду, никого казнить не стану. Ведь во мне плоти нет, солдат, плоть умерла, остался дух свят, дух Иоанн. Я тебе много добра сделаю! И Власьеву и Чекину... - косноязычно выкрикивал он, наступая на солдата. - Стой ты, стой! - пятился от него солдат, отмахиваясь клубком и вязаньем. - Какой ты Иоанн, к свиньям! Ты Григорий, Гришка дурак, заика... Лицо узника все сморщилось, он всхлипнул, всплеснул руками и пал перед солдатом на колени: - Скажи, скажи, ну миленький, ну желанненький... Кто та жена в хламиде черной, что посетила меня давно, с год, с два? Кто она, красавица такая, все выпытывала, все взором глаз небесных виляние творила по зраку моему убогому?.. Меня возили в те поры, возили куда-то, лицо завязали мне тряпицей... Уж не невеста ли моя нареченная, суженая? Аль на погубленье души моей сатана принес ее? Ой, скажи, ой, скажи, солдат!.. Сжалься, смилуйся! - Он распростерся на полу ниц. Вся грудь его наполнилась рыданьем. |
