|
Спасибо - повстречалась изгородь. Донские лошади легко перемахнули чрез нее, холопы отстали. Пугачев поежился, посмотрел им вслед, досадливо засмеялся: - Ну вот, Ванька, и барских нагаечек отведали. - С тобой отведаешь, - недружелюбно ответил упарившийся Семибратов. - С тобой, бесов сын, и в острог недолго угодить. Больно горяч некстати... - Мы, Ванька, - не слушая его, смеялся Пугачев, - мы с тобой, как под Цорндорфом в Прусскую войну от конницы Зейдлица, стрекача дали... - А где у тя шапка-то?! - испуганно закричал Семибратов. - Не бойсь, шапка за пазухой. - Пугачев вынул шапку и ощупал зашитые в ней деньги. Друзья свернули на проселок. Пугачев ехал молча, но весь ушел в думы, впервые в жизни повстречавшись сегодня лицом к лицу с российским самодуром-барином. 2 Они въехали в деревню и постучали под окном новой высокой избы. Поднялось волоковое оконце, за ним - сморщенное лицо старухи в повойнике. - Чего вам, кормильцы? - Каравай хлебца, бабынька, да кваску нет ли? Мы заплатим. Старуха позвала их в избу, свешала на безмене каравай свежего хлеба, подала горшок молока, две деревянные ложки. - Хлебайте-ка с богом. Корова-то у нас добрая, и хлеб есть, старик мой на барщине в десятниках ходит, ну так барин-то бережет нас. А у других корки хлеба-то нету, по миру побираются. Вот, кормильцы мои, вот... - Старуха села против них, подшибилась рукой, поджала сухие губы. Казаки с аппетитом уплетали хлеб и молоко. Старуха была словоохотлива. - А барин-то наш, гвардии подпрапорщик Колпаков Лексей Лександрыч, - зашамкала она, - седни ради праздника Христова с девками на прогул поехал. Ну-к и мой старик-то с ним, по приказу. По приказу, кормильцы, по приказу, а то и званья не взял бы в такой сором поехать, ведь праздник седни, грех. Казаки насторожились. Крепкие удары плеток еще не остыли на их спинах. Пугачев сказал: - Мы видели вашего барина со всей челядью. И какая вам, крестьянам, неволя этакому борову девок-то отдавать своих? У нас на Дону так не водится. - Ах, кормилец, - всплеснула руками бабка. - Вот и видать, что ты не тутошний, а дальний... Да как же не отдать-то, родный ты мой. Ведь он барин, а мы верные рабы его. Волосья на себе рвешь, да отдаешь. - Не себе, а ему, паскуде, надо волосы-то выдрать вместе с мясом, - сердито буркнул Пугачев: не глянулась ему эта смиренная старушка. - Пошто ж выдрать ему волосья-то, кормилец? Он барин добрецкий, он хрещеных, кои покорны ему, не забиждает... А кои не потрафляют ему, уж не прогневайся... И девушков, ежели берет к себе, бережет их. Он, барин-то наш, Лексей-то Лександрыч, один как перст, во всем роде своем великом остался. Матерь-то свою, Марью Степановну, в гроб вогнал чрез девок, Лексей-то Лександрыч, гвардии подпрапорщик-то. Уж больно лаком до девок-то он, сердешный, ну, а матерь-то евонная супротив него шла, он ее смертным боем колотил, сколь разов Марья-то Степановна, упокой ее господи, под образами лежала, а тут глядь-поглядь и богу душу отдала... Ой, грехи, грехи... А так барин добрый... Ешьте, родимые мои, кушайте во доброе здоровье, я еще молочка-то приплесну... - А я бы, бабка, свою дочерь не отдал, я бы его, змия, зарубил, - с горячностью сказал Пугачев, вытирая усы ладонью. - Ах, ягодка моя, - возразила хозяйка, - эвот сосет наш, старик упорный, знаешь, такой да норовистый. |
