|
Здесь 1 августа произошло самое крупное, самое кровопролитное за всю Семилетнюю войну сражение. Армия заняла холмистую местность на северо-восток от Одера. Деревня Кунерсдорф находилась в средине расположения войск. По всему русскому фронту версты на три - цепь костров. Заря давно погасла, в небе стоял белесый месяц, мигали звезды. Деревня Кунерсдорф была пустынна: все жители, страшась предстоящей битвы, скрылись в леса. У костров солдаты ели кашу, кой-где пели песни и плясали. Иногда слышался дружный хохот. Приблудные собаки, весело взлаивая, перебегали от костра к костру. Многие из псов жили при армии года по два, по три, они делили с войсками все ужасы похода и доставляли солдатам немалые развлечения и радость. Полковник 3-го мушкетерского полка Александр Ильич Бибиков стоял на лысине кургана. Прислушиваясь к звукам обычной лагерной жизни, он окидывал грустным взором и чуждый небосвод, и укутанную голубоватой полутьмой чужую землю. Ведь завтра на всем этом обрамленном кострами пространстве, вместо песен и смеха, загремит кровопролитный бой. И эти песенники, и эти бесшабашные плясуны, может быть, первыми сложат здесь свои головы. Взволнованный Бибиков взглянул в сторону далекой своей родины, прерывисто вздохнул и, вынув пенковую греческую трубку, пошел к ближайшему костру, чтобы закурить от уголька. У костра было людно, весело. Мушкетеры - народ средних лет и молодые - слушали старого солдата Никанора из Олонецкого края. Он грубыми кривыми пальцами звонко играл на небольших походных гуслях и сиплым голосом вел былину про Илью Муромца. Старые, замызганные, со следами огненных угольков от костра, эти гусли принадлежали еще деду Никанора, солдат дорожил ими. В его торбе были икона, гусли и в тряпочке щепоть родной земли. Многие солдаты возили с собой, как нечто самое святое, родную землю. Все с любовью посматривали в беззубый рот старого сказителя, на его обвисшие щеки и напряженные морщины на вспотевшем лбу. Молодой офицерик Михелльсон, коротавший время у костра, увидав подходившего Бибикова, вдруг вскочил и скомандовал: - Смирно! Все поднялись и - навытяжку. - Вольно, ребята, - мягким тенористым голосом сказал полковник, щуря от света внимательно глядевшие карие глаза. - Ну как? Воюем завтра, братцы? - Воюем, вашскородие, - в один голос ответили солдаты. - Смотрите, жарко будет... Сам Фридрих здесь, - сказал, улыбаясь, Бибиков. - Нам это нипочем, вашскородие, - заговорили солдаты. - Фридрих ли, алибо кто другой. Все стояли, сидел один лохматый Шарик и, поглядывая в продолговатое, с высоким лбом, добродушное лицо Бибикова, мел хвостом землю. - Помните, братцы, - продолжал Бибиков, попыхивая трубкой. - В бою поглядывай друг за другом, береги товарища. В случае опасности не прозевай выручить. Не бойся! Начальство слушай, да и сам мозгами шевели. - Да уж охулки на руку не положим... Поди, не впервой! Темно-бронзовые от загара лица солдат были бодры, голоса звучали уверенно. Бибиков с радостью подумал: "Ну и молодцы, Русь сермяжная. С такими весь свет штурмовать можно". - Ну, спокойной ночи, братцы! Поди, и спать пора, - проговорил Бибиков. И, обратясь к Михельсону: - А ну, господин поручик, пройдемся. Быстроглазый круглолицый Михельсон шагал рядом со своим полковником. - Ну, дружок Иван Иваныч, как живешь? Что из деревни пишут? Ну, как голова? Болит? - Нет, господин полковник, - по-юношески звонким голосом ответил Михельсон и потрогал глубокий шрам на голове от штыковой раны, полученной им под Цорндорфом. |
