| И, вот, например, «за границей» — они там преступления делают ещё, из-за славы. Убьёт злодей человека — и бежит скорей к телевизору узнать, что там про него стали рассказывать. Или — насилует — и к телевизору, опять насилует и — к телевизору. Для них там, «за границей» если бы не было телевизора, то многие бы преступления просто потеряли смысл. Наши люди скромнее. Если кто и убивает, то обязательно по уважительной причине — ну, там — пьяный был, не помню. Насилует — так только из удовольствия. Не скажу, что мы от своего нечаянного преступления получили какое-то удовлетворение, но всё-таки ожидали какого-то резонанса. Ну, что средства массовой информации, к примеру, мы, узнают о пожаре в лесополосе, о такой вопиющей халатности, безответственности. О, возможно, умышленном, поджоге. Сейчас бы, к примеру, несколько горлопанов уже бы сидели в кутузке «за экстремизм». Следующим после происшествия вечером мы с Галиёй Жалдыбаевой, как обычно, вели программу «10?». По стечению обстоятельств, на передачу был приглашён представитель пожарной службы с очередным обзором событий за последнюю неделю. Про пожар в лесу ничего не сказал. Я этого дела не мог так оставить. Как так — совершил преступление, спалил лес, а об этом никому не известно? Спрашиваю: — А, не было ли каких пожаров за городской чертой? Не поступали ли какие сигналы? (Знаю, блин, сам видел — дым до самого неба!). — Нет, отвечает пожарный, — ничего такого за последние дни у нас не случалось! Генка в этот день стоял за стационарной телекамерой, наблюдал за всем этим телешоу через видоискатель и держался за рукоятки, чтобы не упасть со смеху. В общем, совершили мы преступление и никакого от этого резонанса не получилось. Никакой дополнительной славы. Но… Как вы думаете, чего это я так легко о наших злодействах рассказываю, и никакого раскаяния, никакого стыда? Будто бы даже похваляюсь таким нехорошим поступком. Молчал бы уже. А то теперь все хорошие люди могут про меня плохо думать. Ну, скажу я вам, не всё было так просто, так легко. И все мы, конечно, переживали за случившееся. И, ведь, тушили, как могли. И получили ожоги. Брови, ресницы пообгорели. Могли и сами, дураки, в том огне сгореть. Я через два месяца поехал туда, на место нашего пожара. Преступника всегда тянет на место преступления. И… Я не увидел сожжённого нами леса… Высокая, в пояс, зелёная трава. Зелёные, все в молодой зелени, карагачи… Видимо, весной безлистные деревья были наполнены влагой, а на мокрой ёще земле сверху была только подсохшая трава. Деревья не пострадали. Легко стало. Как будто груз какой тяжелый, неприятный, свалился с души… В нашей компании был грех, который, я так думаю, присущ всем представителям журналистской профессии поголовно. Это я про выпивку. Выскажу крамольную мысль, но вы, молодые, которые только мечтаете стать журналистами, меня не слушайте. Все журналисты пьют. Но это нехорошо. Потому что вредно. Сто граммов алкоголя убивают сто миллионов нейронов — нервных клеток головного мозга. И они потом не восстанавливаются. Кровь у доноров восполняется, жир на животе благополучно откладывается, даже не знаешь, куда потом его девать, а нервные клетки мозга погибают безвозвратно. Выпил сто граммов водки — и отупел на сто миллионов нейронов. Выпил литр — на миллиард. Медицина уже справляется с заменой любого органа. Если уж очень прижмёт, то за большие деньги и печень, и ухо могут в пробирке вырастить. А вот мозги восстанавливать не научились. Тем более — менять. Может, когда-нибудь, дойдут и до этого. Пропил, уничтожил себе мозгов на полголовы, а потом пошёл в больницу и тебе свежие вставили. Опять пей, сколько хочешь! Или, к примеру, хочет президент сидеть на царском своём месте всю жизнь. Но от долгого сидения не только геморрой возникает, но и мозги портятся, пропадают. Они же субпродукты. И в тепле. |
