– Ну, вот, с Пастуховым я все порешила и теперь целиком твоя. Куда ты меня повезешь нынче вечером?

– Сегодня же маскарад у Волконских, – отвечает Бирон. – И мы уже обещали почтить их своим присутствием.

– Совсем вышло из головы! – вскрикивает Анна Иоанновна. – Вот что случается, когда три четверти времени посвящаешь делам государства.

– В какой костюм изволите обрядиться, Ваше Величество? – спрашивает фаворит, одновременно почтительно и игриво.

Соблюдая на людях положенный этикет, он, безусловно, наедине с ней на ты. Анна Иоанновна озабоченно хмурит брови.

– Я оденусь голландским матросом, – весело отвечает она. – А ты?

– Хотел бы французским вельможей времен Людовика XV, но боюсь, что из нас не получится пара, мы будем слишком разные.

– Тем лучше, – как о деле уже решенном со смехом говорит государыня. – Вся-то и прелесть – в разнице.

Пастухов понял, что настало время уйти: негоже мешать сильным мира сего обсуждать дела личные. Излив цветистый поток благодарностей, трижды отвесив низкие поклоны, он, пятясь задом, вышел из кабинета. Пятеро просителей еще ожидали в приемной. Проходя мимо них, Пастухов в полной мере оценил свою удачу. А еще он представил, как будет радоваться Евдокия, слушая его подробный рассказ о встрече с царицей.

III

Всякий раз, навещая сына и не видя в нем перемен, Иван Павлович сокрушался. Конечно, он был наслышан от лекарей, что карлик в двадцать два года уже не может ни выпрямиться, ни подрасти, но, будучи человеком верующим, уповал на чудо. Увы! Вася, которого Матвеевич привез из деревни, остался точно таким же, каким Пастухов его видел в последний раз. С горестным изумлением смотрел боярин на этого парня, который, казалось, в расцвете лет сжался до размеров ребенка: убогое тело мужчины на слишком коротких ногах, огромная голова с копной нечесаных русых волос, луковка носа и, все озаряя, глаза, доверчивые, голубые, как две незабудки. Сидя напротив, Вася ждал объяснений. Зачем его так поспешно вытащили в Петербург: ему было вовсе неплохо в деревне. Странно, решившись сказать сыну правду, Пастухов чувствовал себя так же неловко, как накануне при встрече с царицей. Доверчивый взгляд и убогость Васи смущали не меньше, чем власть и величие государыни. Стало быть, размышлял боярин, обезоруживать может не только превосходящая сила, но и беззащитная слабость. В это время вошла Евдокия, быстро взглянула на Пастухова, затем на застывшего перед ним Васю.

– Ну что, Иван, ты сказал?

– Нет еще!

– Чего ждешь?

– Думаю.

– О чем тут думать? Хочешь, я скажу?

– Не встревай, – резко оборвал ее Пастухов. – То мое дело.

И он положил руку на Васино худенькое плечо. Ощутив ладонью убогое тело, Иван Павлович еще раз мысленно пожалел сына.

– Выслушай меня, Вася… – с усилием начал он. – Ты знаешь, что все эти годы я желал тебе только блага. Пока ты был маленьким, все было просто. Но теперь ты вырос, и понятно, что мы беспокоимся о твоем будущем. Тебе не пристало всю жизнь оставаться в деревне, среди мужиков. Положение в обществе, имя, которое я тебе дал, обязывают жить иначе… И, представь себе, я кое-что придумал. Ты, конечно, слышал о тех обездоленных, обделенных природой людях, к которым наша высокочтимая государыня проявляет особенный интерес?

– Да, отец. Это ее знаменитые шуты. Кажется, она отвела им целый этаж во дворце!

– Верно! – воскликнула Евдокия с нарочитой веселостью.