|
Вот он войдет к себе, и сразу окажется, что этот дом уже не его, а их, а ему они прикажут сесть и не двигаться, выпотрошат карманы, посадят в машину между двумя и увезут. И он будет уже не он, а некто с обрезанными пуговицами и без шнурков, которого два раза выводят на оправку и раз на прогулку, допрашивают, ругают, грозят и приказывают в чем-то сознаться, чтоб не было хуже. Вот все это ему надо было себе представить, уверовать в это и решиться. Веселая парочка прошла мимо него. Он стоял на дороге, и им пришлось его обойти. В конце аллеи они обернулись, и она что-то сказала ему, он засмеялся. Зыбин вспыхнул и пошел. Шел он четкими, уверенными, солдатскими шагами. Раз-два, ать-а! Ничего в нем уже не замирало и не екало. Он был спокоен. Он был так спокоен, что и страха в нем уже не осталось. "Ну посмотрим, посмотрим, господа хорошие", - вздрагивало в нем что-то злое, решительное и почти радостное. Таким он зашел на крыльцо и со всего размаху пнул дверь. Она сразу же отскочила. В тамбуре было темно и тихо. Крошечная коридорная лампочка освещала три двери - две белые и одну черную. Черная на чердак, правая белая - к соседу, левая белая - его. И только что он занес ногу, чтоб ткнуть со всего размаху эту левую белую, как вдруг запел Вертинский. "Вот сволочи, - подумал он ошалело, - совести у них уж никакой", - и не пнул, как собирался, а тихонько открыл дверь, так, что она не скрипнула. На столе, покрытом белой свежей скатертью, стоял патефон, и над ним колдовал Петька, электротехник музея. В кресле сидел дед. "Понятые", - понял он. И тут он вдруг увидел Лину. Она появилась из глубины комнаты, подошла к Петьке и жарко наклонилась над ним. На ней был алый шарф. В волосах торчала высокая гребенка. Все было беззвучно, как в немом кино. Он так остолбенел, что ухватился за дверь, и она скрипнула. И тут его увидел дед. - Появился, - сказал он насмешливо. - Ты мне ведро водки должен поставить. Еле-еле удержал твоих красавиц. Пять раз уж собирались идти. Водку, спрашиваю, принес? А то сейчас к шоферам пошлю. Все обернулись. Зыбин стоял на пороге. Все было странно и чудно, точно во сне. - Лина, - сказал он подавленно. - А я сейчас хотел бежать к вам. Она засмеялась, шарф упал, и теперь свет бил вовсю по ней, по ее голым плечам. - А вы всегда, Георгий Николаевич, много хотите и ничего не делаете, - сказала она спокойно и радостно. И он вздрогнул от ее голоса, от того, что все это на самом деле. - Лина! - крикнул он, бросаясь к ней. - Лина! - Здравствуйте, здравствуйте, дорогой, - она протянула ему обе руки и этим как бы приблизила и вместе с тем удержала на расстоянии, - ну-ка дайте взглянуть на вас. Ой, похудел, почернел, погрубел, но ничего, ничего! Все такой же красивый. - Он золото, - прохрипел дед. - Он пятьсот стоит. Если бы пил меньше... - Да нет, меньше никак не выходит, - засмеялась Лина и наконец развела руки: разрешила себя обнять. - Компания не та. Мы вас с Кларой уже часа два ждем, все около дома на лавочке сидели. А вот встретился молодой человек и привел сюда. Оказывается, у вас один ключ ко всем дверям подходит. Обчистят вас когда-нибудь до нитки, товарищ дорогой. - А что у него воровать-то? - прищурился дед. - Бумаги? Я ему говорю, дай на пол-литра, я все их на тачке зараз свезу в утиль. - Лина, милая Лина, - он обнимал ее и прижимал к себе, и глаза у него были мокрые от слез. Она немного постояла, потом тихонько отстранилась и ласково сказала: - Ну, ну, ладно, ладно, потом. Вы вот перед Кларой-то извинитесь, она все время звонила директору. |
