Но Амели не слушала его, его слова лишь подливали масла в огонь.

А потом произошла сцена, страшная своей жестокостью. Днем профессор еще раз зашел проведать больную. Он только что совершил прогулку с Дельфиной Фаржо, сердце его переполняло восхитительно ощущение счастья, которое он всегда испытывал рядом с любимой.

И вот снова очутился он с ненавидящей и презирающей его женой, она презирала и оскорбляла его. Ей стало немного лучше, голос звучал энергично, четко.

— Ненавижу тебя, — кричала она, — мерзавец… бандит… вор… Это ты похитил моего ребенка… ты держишь его в заточении!

Поль Дро рассвирипел, набросился на нее и стал душить.

Любой ценой хотел он заставить ее умолкнуть; не в силах более сносить оскорблений, Поль Дро преодолел сопротивление жены и влил в нее снотворное, чтобы она уснула.

Что произошло потом?

Почему Поль Дро, озираясь, вынул из кармана набор хирургических инструментов? Почему закрыл дверь на задвижку, раскрыл рот крепко уснувшей жены и глубоко засунул в него один из своих инструментов?

Фонтаном брызнула кровь; коварно усмехаясь, Поль Дро остановил кровотечение, приговаривая:

— Теперь я не услышу больше ни стонов ее, ни оскорблений.

С ужасающим хладнокровием Поль Дро только что рассек жене голосовые связки и сделал ее немой.

— Постарайтесь не наделать шума, — сказал Себастьяну Перрону тот, кто называл себя Мариусом.

Вместе они осторожно вошли в палату, где лежала Амели Тавернье.

Они зажгли электрический фонарик, и больная, которая уже очнулась, попыталась приподняться.

Выглядела она ужасно. Лицо было мертвенно-бледным, глаза блуждали. Губы ее что-то беззвучно шептали; казалось, она делает над собой невероятное усилие, пытаясь сказать хоть слово.

Себастьян Перрон не мог и предположить, какой изощренной пытке подверг Амели ее супруг. Он подумал — она слишком слаба, и бросился к ней, сжал в объятиях.

Мариус тем временем попытался завернуть несчастную в покрывало.

— Надо поторапливаться, — сказал он Себастьяну Перрону, — нас не должны застать здесь.

Судья и сам знал, что времени у них в обрез.

Ему так хотелось поговорить с Амели, объяснить, что он отвезет ее в безопасное место, но Мариус дал ему понять: сейчас не до объяснений.

— Скорей, скорей, — торопил он, обматывая веревкой закутанную в покрывало Амели.

Молодая женщина с ужасом следила за действиями мужчин. Ничего не понимая, она попыталась было сопротивляться и вконец обессилела, обмякла, перестала противиться.

— У меня был санитар Клод, — шепнул ей Себастьян Перрон, — он передал мне твое поручение, сказал, что ты боишься мужа, я увезу тебя отсюда… Ты спасена!

Смысл его слов отчасти остался для Амели неясен — при чем здесь санитар Клод? — но она уяснила главное: Себастьян пришел, чтобы спасти ее.

Как радовалась бы Амели, не будь она так истерзана ни на минуту не отпускавшей ее болью. Почему не могла она издать ни звука, ни слова? Что сделали с ее исстрадавшимся телом?

Пять минут спустя Себастьян Перрон и Мариус, осторожно ступая с драгоценной ношей, пересекли парк и через ту же калитку попали в узкий тупичок, выходящий на улицу Ферм.

Там их уже ждал закрытый автомобиль; за рулем сидел шофер, лицо которого скрывал высоко поднятый воротник пальто.

Судья и его спутник уложили Амели на сиденье, сели рядом с ней, и машина тронулась с места.

— Спасена! — с облегчением выдохнул судья. — Через десять минут будем дома.

Он смотрел, как сменяют друг друга улицы и проспекты, как мелькают деревья.