|
Но зато не умел говорить. Даже не плакал! Дарья Васильевна пугалась: -- Никак, немым будет? Вот наказанье Господне... Нечаянно Гриц вдруг потерял охоту к еде, и долго не могли дознаться, какова причина его отказа от пищи, пока конюх не позвал однажды Дарью Васильевну в окошко: -- Эй, барыня! Гляди сама, кто сынка твово кормит... На дворе усадьбы в тени лопухов лежала матерая сука, к ее сосцам приникли толстые щенятки; средь них и Гриц сосал усердно, даже урча, а собака, полизав щенят, заодно уж ласково облизывала и маленького дворянина... Папенька изволил удивляться: -- Эва! Чую, пес вырастет, на цепи не удержишь... Гриц еще долго обходился тремя словами -- гули, пули и дули. На рассвете жизни напоминал он звереныша, который, насытившись, хочет играть, а, наигравшись, засыпает там, где играл. Не раз нянька отмывала будущего "светлейшего" от присохшего навоза, в который он угодил, сладко опочив в коровнике или свинарнике. С раблезианской живостью ребенок поглощал дары садов и огородов, быстрее зайца изгрызал капустные кочерыжки, много и усердно пил квасов и молока, в погребах опустошал кадушки с огурцами и вареньями. Наевшись, любил бодаться с козлятами -- лоб в лоб, как маленький античный сатир... Маменька кричала ему с крыльца: -- Оставь скотину в покое! Эвон оглобля брошена, поиграй-ка с оглоблей. Или телегу по двору покатай... Ему было четыре года, когда он пропал. Дворня облазала все закоулки усадьбы, девок послали в лес "аукать", парни ныряли в реку, шарили руками по дну, а отчаянью Дарьи Васильевны не было предела. Опять беременная, с высоко вздернутым животом, она металась перед дедовскими черными иконами: -- Царица Небесная, да на што он тебе? Верни сыночка... А пока его искали, мальчик терпеливо качался на верхушке старой березы, с любопытством взирал свысока на людскую суматоху. С той поры и повелось: большую часть дней Гриц проводил на деревьях, искусно прятался в гуще зелени. Там устраивал для себя гнезда, куда таскал с огородов репу, которую и хрупал, паря над землею на гибких и ломких сучьях. Но говорить еще не умел! Наконец, словно по какому-то капризу природы, Гриц однажды утром выпалил без заминки: -- Сейчас на речку сбегаю да искупаюсь вволю, потом на кузню пойду глядеть, как дядька Герасим лошадей подковывает... Ему было пять лет. Отец срезал в саду розги: -- Заговорил, слава те Господи! Ну, Дарья, оно и кстати: пришло время Грицу познать науки полезные... И появился пономарь с часословом и цифирью, которому от помещика было внушено, что за внедрение наук в малолетнего дворянина будет он взыскан мерою овса и пудом муки. -- А ежели сына мово не обучишь мудростям, -- добавил майор Потемкин, -- быть тебе от меня драну... -- На все воля Господня, -- отвечал пономарь, робея. Взял он дощечку и опалил ее над огнем, чтобы дерево почернело. |
