|
Начали поэты приставать к дворянину, чтобы он тоже не стеснялся, почитал свои стихи... Потемкин охотно прочел -- без пафоса, обыденно. О ужас! Бедствие! И страх! Явилась дырка на штанах А мне исправные штаны Для просвещения нужны. Портной! Ты отложи иголку. Ответь, какого хочешь толку, Чтоб от наложенных заплат Не стало мне больших утрат. От дырки той, котора жжет, Бегу я задом наперед. И, поворачиваясь к аду, Я сатане кажуся с заду... -- А где же тут паренье? -- изумился Петров. -- И где слог высокий? -- спросил Рубан. -- Опять же, Гриша, ты зачинаешь стихи прямо с приступа, не имея нужды воспеть в прологе музу свою, и не воззываешь прежде сладостных молений к Аполлону, дабы облегчил он тебе совладание с лирою. -- А зачем мне лира? -- взбеленился Потемкин. -- Стихи надобно слагать по существу дела. Ведь когда у тебя, Васька, спина чешется, ты не зовешь Киприду, а сам об угол скребешься... -- Штиль-то мужицкий, -- покривился Петров. -- Да, пиита из тебя не выйдет, -- добавил Рубан. Потемкин чаек дармовой дохлебал и обозлился: -- Мужики даже комаров в поэзию допущают. Иль не слыхали, как девки в хороводе поют: "Я с комариком плясала"? А ваших Купид да Горгон им и не надобно... Ишь Гомеры какие! Они не рассорились. Но что-то хрустнуло в душе Потемкина, сломавшись раньше времени, и лишь Дорофей утешил его: -- Рано ты, Гриша, колесницу Пегасову завернул на ухабы проселков российских. Лучше, сын мой, послушай-ка, что Сумароков о таких, как ты, дельно сказывает: Пиитов на Руси умножилось число, И все примаются за это ремесло: Не соловьи поют, кукушки не кукуют, И врут, и враки те друг друга критикуют. И только тот из них поменее наврал, Кто менее иных бумаги измарал... Потемкин отпустил свою неловкую музу на покаяние. Пройдет срок, и он оживит Кастальский родник возле ног женщины, которая станет его богиней, его соратником, его другом и... врагом. А сейчас она принадлежала другому: Екатерина переживала страстный роман с графом Станиславом Августом Понятовским, польско-саксонским министром при дворе Санкт-Петербурга. Церковь сулила Петрову всяческие блага, уговаривая парня сразу постричься. Но он сбросил рясу и предстал уже в кафтане, на башмаках сверкали пряжки с дешевыми стразами. -- Пора и за дело браться, -- сказал красавец. Василий Петрович Петров доказал, что он человек мужественный и не страшится дразнить судьбу. Потемкин стал его уважать, но признался, что сам-то желает уйти в монахи. -- А на что другое я годен? -- спрашивал уныло. -- Видишь как! -- отвечал Петров. -- Я, поповский сын, из келий в светскую жизнь спасаюсь, а ты, дворянин, сам же под монашеский клобук лезешь, будто там сладким медом намазано. |
