|
.. Потемкинский дух нетерпим! Край опустел. Посадки лесов засыхали на корню, погибали в полях посевы гороха и фасоли, оскудели стада, в селениях, брошенных людьми, воцарилось безлюдье, колодцы исчахли -- цветущий край снова превращался в пустыню, как было и при татарских ханах. Вместе с "потемкинским духом" исчезала и сама жизнь! Но этого Зубову показалось мало; он, никогда моря не видевший, пожелал быть главнокомандующим Черноморского флота, и Екатерина согласилась на это... Ушаков был обречен на бездействие, а его ненавистники, граф Войнович и Мордвинов, снова заняли свои посты, подавляя Ушакова своей властью. В один из дней, просматривая списки чинов Черноморского флота, Платон Зубов презрительно фыркнул: -- Странно! Ни одной знатной фамилии, ни князей, ни графов, одна мелюзга. -- Палец фаворита, оснащенный блистающим перстнем, задержался возле имени сюрвайера в чине бригадира. -- Курносов? Не помню таких дворян на Руси. Услужливые сикофанты охотно накляузничали. -- Да это, извольте знать, давний прихвостень светлейшего, сам-то он из плотников архангельских, а Потемкин любил окружить себя всяческим сбродом. С того и карьера была скорая! -- Убрать его! Чтобы флота моего не поганил... Убрать дважды кавалера, да еще увечного в бою, заслужившего право ношения белого мундира, было трудно, и Прохор Акимович получил новое назначение -- на верфи Соломбалы. -- Все возвращается на круги своя, -- сказал он. Но в Адмиралтействе, когда получал назначение вернуться на родину, мастеру стало невмоготу от обиды: -- Клеотуром никогда не был и в передних не околачивался, ласки у персон выискивая. Едино оправдание карьере моей: век утруждался, да еще вот люди мне попадались хорошие. Я покровителей не искал-они сами нашли меня! Как не стало Камертаб, как погибли сыновья, все в жизни пошло прахом; раньше никогда о деньгах не думал, а теперь, на склоне лет, и деньги перевелись... До отъезда в Архангельск он прожился вконец, обиду сердечную вином заглушая. Анна Даниловна, на мужа глядя, страдала: -- С первым маялась, и второй -- с рюмкою. -- Молчи. Сбирайся. До Соломбалы. -- Знай я, что так будет, зачем я Казань покинула? -- Ништо! На Севере тоже люди живут... Полярная ночь тиха. Архангельск в снегу, в гавани Соломбалы -- недостроенные суда. Прохор Акимович поселился в доме покойного дяди Хрисанфа, работал в конторе, украшенной гравюрами с видами старинных кораблей, в горшках цвели герани, за окошками сверкал иней. Ливорнский пудель Черныш выходил вечерами на крыльцо, озирал снежные сугробы и, замерзнув, возвращался домой-отогреваться у печки. -- Плохо тебе, брат? -- спрашивал его хозяин. Анна Даниловна в таких случаях говорила: -- Он еще у собаки спрашивает! Где бы меня спросить -- каково мне, бедной, в эдакой-то юдоли прозябать? Только теперь Прохор Акимович осознал ошибку: ах, зачем увел под венец эту чужую женщину, и боль о прошлой любви Камертаб камнем ложилась на покаянное сердце. |
